Выжига, или Золотое руно судьбы

Когда он убьет уголовника, начнется следствие. Допрашивать будут всех, от начальника санчасти до последнего санитара, не говоря уже о пациентах. И вот этот-то последний санитар, скорее всего, вспомнит, что за несколько часов до убийства лейтенант просил себе палку – якобы затем, чтобы ходить в туалет. И тогда, чтобы совместить две очевидные вещи, ума хватит даже у приискового следователя. Вывод из всего этого простой: нельзя делать ничего, что привлекло бы к нему внимание.

Сейчас его положение почти идеально для совершения преступления: все, включая доктора, полагают, что он неходячий. Значит, если Лёлек будет убит, лейтенант окажется последним, на кого падет подозрение. Потому что как мог бы он, неходячий, взять и убить блатаря? Никак бы не мог.

Следовательно, придется обходиться своими силами.

* * *

Ближе к вечеру голова поутихла, даже новая порция пирамидона не понадобилась. Это было очень хорошо, потому что для запланированного предприятия ему требовались ясная голова и крепкое тело.

Поужинал Мазур с аппетитом, хотя при появлении санитара изобразил из себя умирающего лебедя: пусть для протокола запомнят его больным и беспомощным. Санитару, зэку из уголовников, было, впрочем, глубоко наплевать на его самочувствие: его должность была хорошая, и не затем его сюда устраивали, чтобы он интересовался здоровьем разных там слабосильных фраеров.

Часов в изоляторе не было, окна тоже, однако ориентироваться во времени было все-таки можно. Около десяти вечера окончательно стихла всякая активность: пациенты улеглись спать, обслуживающий персонал тоже отправился на заслуженный отдых. Лейтенант знал, что самый крепкий сон у человека – предутренний, однако не собирался ждать так долго. По его прикидкам, вся санчасть должна была погрузиться в сон уже после двенадцати. Таким образом, лучше всего отправиться на дело между часом и двумя.

Так он и поступил. К тому моменту, когда он встал с кровати, в его арсенале имелся еще один способ передвижения – более устойчивый, чем первый. Суть его была проста. Левая нога движется как обычно, а правая как бы описывает вокруг нее дугу. Это было похоже на то, как движется циркуль «козья ножка», описывая полукружие вокруг неподвижной основы.

Когда, по его ощущению, нужный момент настал, Мазур осторожно сел на кровати. Посидел немного в темноте, чтобы глаза привыкли к окружающему пространству, потом поднялся, вытянул руки вперед, чтобы случайно не удариться о стену, и стал потихонечку костылять к выходу из изолятора.

На его счастье, санчасть у них запиралась только снаружи, внутренние двери на ночь лишь прикрывали. Это тоже следовало отнести к везению, или, выражаясь блатным языком, к фарту.

Медленно, шаг за шагом, проковылял он по коридору и добрался до общей палаты. Здесь было посветлее – через забранные решеткой окна с трудом проходил тусклый свет уличного фонаря. Правда, распознать Лёлека казалось все равно затруднительно: начнешь вглядываться по очереди во все спящие физиономии, наверняка кого-то потревожишь. Однако лейтенант надеялся не на зоркое зрение, а на тюремные традиции. Кровать пахана должна располагаться немного на отшибе от других кроватей, да и само место, где угнездился вор в законе, должно несколько выделяться на общем фоне.

Так оно и вышло. Место блатаря он увидел почти сразу, как вошел в палату. В ближнем к двери углу – отлично, убегать потом будет недалеко! – располагалась железная кровать, рядом с которой стояла крепкая тумбочка и вполне устойчивый стул. На спинке стула были аккуратно повешены не фраерские лохмотья, а вполне приличный клифт[22]. Человек, лежавший в кровати, был накрыт хорошим ватным одеялом. Под кроватью прочно обжились новые прахоря́[23]. С вероятностью девяносто девять процентов из ста здесь должен был лежать Лёлек.

Убить урку сейчас было бы проще простого. Зажать сонную артерию – и он даже не проснется. Доктор утром зарегистрирует смерть от остановки сердца – дело в лагере почти обычное.

Похоже, вся палата спала, но все равно тут было неспокойно. Кроме обычного всхрапывания, там и сям раздавались стоны, кто-то тихо вскрикивал во сне, что-то бормотал; Мазур даже различил слова «Нет! Не надо!». Ад, в котором жили заключенные, не оставлял их и во сне.

Мазур склонился над Лёлеком. В слабом отсвете фонаря лицо вора изменилось. Оно не было больше жестокой и похабной маской людоеда, как днем, сейчас оно казалось обиженным и даже каким-то детским. Сердце у Мазура дрогнуло. Может, он несправедлив к Лёлеку, может, по природе тот не такой уж и плохой человек, просто вынужден демонстрировать жестокость, чтобы самому не стать жертвой своего же брата блатаря. Но тут он вспомнил васнецовский деревянный крестик в руке уголовника и отогнал от себя глупую жалость. Если ад есть, пора отправить туда этого зверя – и как можно глубже при этом, на самые жаркие сковородки…