Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945

До начала лета 1943 года наш лагерь в Андельфингене был единственным лагерем для советских интернированных на территории Швейцарии. Во второй половине 1943 года стали появляться и другие лагеря: после блестящей победы наших войск под Сталинградом поток беженцев резко увеличился. Мы с Василием оказались в Швейцарии в сентябре 1942 года под номерами № 12 и № 13, а в 1944–1945 годах советских интернированных насчитывалось в стране свыше сорока тысяч человек. Нам повезло, потому что до апреля 1942 года швейцарское правительство отправляло всех советских граждан, бежавших из Германии и перешедших границу, обратно. Представляем, что ожидало наших соотечественников по возвращении в Германию!!!

Как-то раз Владимир Савченко стал агитировать меня заниматься по утрам гимнастикой и бегом. Мы находились в лагере в Андельфингене почти год, и к тому моменту с помощью своих товарищей (в столовой они всегда накладывали мне добавку; бывало, съешь свою порцию картошки, так ребята соберут еще целую тарелку с горкой; картошка на ней напоминала настоящую шапку Мономаха, и я всю ее съедал) я весил уже 90 килограммов! Я с удовольствием принял предложение и тоже стал бегать, прихватывая с собой… кружку. Дело в том, что кружка была просто необходима во время кросса: метрах в двухстах — двухстах пятидесяти от лагеря на развилке стояла специальная тумба, на которую каждое утро ставили бидон с молоком. Пробежишься к «коровкам», напьешься молочка и обратно идешь почти пешком: после такого количества выпитого молока тяжело дышать, не то что бегать. Савченко пил мало, три-четыре кружечки, а вот в меня входило до… 14 кружек. Но «дойка» продолжалась недолго: про нашу хитрость узнали Чайка, Добриков и братья Дашко, и они стали таскать бидоны прямо на лагерную кухню. Больше того. Как-то вечером, проходя мимо кухни, мы с Чайкой заметили возле открытого, но зарешеченного окна согнувшегося человека. Подошли ближе — человек в испуге отскочил, бросился бежать и растворился в темноте. Мы заглянули в окно. Внутри помещения стояли бидоны с молоком, у одного из них крышка была открыта, и из него торчал резиновый шланг, другой конец которого выходил прямо в окно. Мы попробовали отсосать молоко через трубку, и оценили чью-то идею. Отлично! Но радость наша длилась недолго: бидоны с молоком стали ставить в кухне так далеко от окна, что дотянуться до них рукой было невозможно. Так и закончилась эта история с молоком.

Коль уж я заговорил здесь о воровстве, то в свое оправдание скажу лишь, что паек, который мы получали в Андельфингене, был для нас (не стоит забывать, что мы все были молодыми людьми, к тому же после скудной баланды немецких концлагерей отчаянно хотелось есть), мягко говоря, недостаточным. И мы, в общем-то справедливо, полагали, что два-три литра молока, выпитые бывшими советскими военнопленными, никак не разорят правительство Швейцарии. Хотя других случаев какого-то откровенного воровства, кроме одного, я не припоминаю.

Каждое утро, почти на рассвете, вместе с югославами мы выходили на работу в лес — валили деревья и корчевали пни. Надо сказать, что за свой труд мы получали деньги, правда очень скудные. Вначале работали с охоткой, а потом, поняв, что к чему, стали филонить. И вот однажды, придя из леса в барак, мы обнаружили, что наш паек сильно урезан. Стали роптать, в столовой поднялся шум. Взяв тарелку с сокращенной порцией картошки, я подошел к столу, за которым сидел директор (мне он казался типичным «фашистом», хотя он и питался вместе с нами), не обращая на меня и моих товарищей никакого внимания.

Резким движением я швырнул тарелку вперед, и она попала прямо в директорскую. Тогда он стал требовать объяснений. Мы решили больше не выходить на работу и объявить голодовку. К тому же по лагерю прошел слух, что в лесу мы расчищаем площадку под аэродром, а вовсе не под поле. Прошел день. Мы не работали и не ели. Директор, два прораба и секретарши вызвали наш актив на переговоры, которые закончились безрезультатно. Директор настаивал на том, что питание все равно будет урезано, что мы находимся в Швейцарии на правах интернированных, и потому любые его приказания должны беспрекословно выполняться. Что же касается того, зачем мы расчищаем лес, — то это не наше дело. И добавил, что будет принимать строгие меры, пресекая беспорядки. Мы еще два дня не работали и не ели. Под утро четвертого дня лагерь оцепила военная жандармерия. Кормить перестали вовсе. Из Цюриха от наших швейцарских друзей из Рабочей партии нам тайком доставили сухари и сгущенное молоко, убеждая продолжать бойкот.