Выжить и вернуться

И заметно повеселели, когда настало время садиться за стол.

Своих духов было немного – пять – шесть, зато чужие повалили валом. Они влетали в окно и просачивались сквозь стены, отряхивая снег, подметая веником на совок для выгребания углей, который остался рядом с буржуйкой от старых хозяев, и обязательно выбрасывая на улицу, будто стены для них не существовало. Два духа подхватили у Любки ведро, поплыли с ним над столом, позволяя всем черпать воду самим. Любка шла за ними с чайником, наливая заварку всем по очереди, придерживая крышку одной рукой, как делала Инга, отогнув мизинец. Кружки ей подставляли.

Странно, но горница как будто стала больше, а потолок выше. И стол вытянулся еще, когда кому-то не хватило места. Между столами теперь было пространство. Немного было тесновато, когда духи начали плясать, но не толкались.

Такой веселый Новый год с новосельем у Любки сроду не бывал. Она сидела во главе стола, по одну сторону от нее сидел мужчина, а по другую женщина, которые веселились вместе с духами и пели незнакомые ей песни. А она неожиданно подхватывала, даже если слова у песни были не русскими, или такими, в которых русские слова едва угадывались… Песни в основном были отчего-то невеселые, некоторые духи даже плакали, смачно сморкаясь в концы скатерти.

Ой, болит, болит моя головушка,

А на сердце воет черная тоска,

Закружила над землею сила темная,

И накладывает крест во все места.

Не поднять мне голову закрытую,

Птицы черные клюют, клюют мои глаза,

Тянет шею веревочка души убитой,

И забитая плетьми болит спина.

А в княжеских палатах белокаменных,

На костях милого молится княжна,

Как за жизнь мою, за серую, убогую.

Обращая добра молодца в вола.

Как у реченьки, у омута глубокого,

Темной ночкой выйдет водяной,

Покажу ему я зов княжны высокий,

Пусть подарочки утянет за собой.

А потом дойду до полюшка широкого,

И пущу на ветер все срамны слова,

Помолюсь я Богу, теперь уж одинокая,

И закроет он души моей уста.

– Грустная песня, – вздохнула Любка, сопереживая девушкам, о которых пели духи.

– Здесь теперь все так живут, – взгрустнула волшебница. – Но я бы не сказала, что она грустная. Четвертью воинственная, четвертью поднимает знание колдовское, а четвертью духам угождает. Для них она самая что ни на есть приятная. Ну что ж вы! – она хлопнула в ладоши. – Пожелайте Любе что-нибудь хорошее!

Любка приободрилась. И снова расстроилась, когда услышала совсем не то, что ожидала.

Подниму навоз и глину, и даю Любане в спину,

Пусть Любушкину душу гнет, душу клонит в сон,

У земли один закон,

За земельку надо биться, если враг берет в полон!

Дух вдруг прыгнул Любке на спину, сунув под нос такое, отчего ее чуть не вырвало. На мгновение она ткнулась головой в столешницу, потеряв сознание.

Наложу ремень на шею, покажу душе винище,

Пусть Любушкину душу гнет, душу клонит в сон,

У земли один закон,

За земельку надо биться, если враг берет в полон!

И этот дух посмеялся над нею. И сразу его сменил другой дух, грязно выругавшись за спиной и сильно перекрестив ее плеткой. Больно! Но терпимо.

Отдаю мое проклятие, всем кто задом наперед,

Пусть Любушкину душу гнет, душу клонит в сон,

У земли один закон,

За земельку надо биться, если враг берет в полон!

– Зачем они так? – чуть не расплакалась Любка.

– Любонька, это они замок снимают, чтобы прийти и поговорить с тобой иногда, – рассмеялся мужчина, накладывая ей торт. – Голлем по земле твоей ходит, а душа ему силу дает и в мир отпускает. Колдовству душа твоя обучена, а вдруг поймет, что в ты беде, да и поможет. Вдвоем-то справиться легче… Она не в этом мире, в другом, духам до души твоей не добраться, но весточку послать по силам. А то, он, поди, и не знает, что железная у него спина.

– Духи уму разуму учат быстро, тот, кто с ними дружбу водит и внимательно за ними наблюдает, – поддержала волшебница. – Сама подумай, видела бы твоя мама, как издеваются над нею, стала бы плакать-то?

– Нет, – вдруг согласилась Любка в задумчивости. – Я бы ей сказала, но она мне не поверит.

– А если бы видел твой отчим, как погоняют им, стал бы слушать-то?

– Не знаю, – рассудила Любка.

– В том мире, в котором твоя судьба, духи голую правду в глаза бросают. Бросали…

– А разве душа не во мне? – удивилась Любка.

– В тебе, но не близко. Вот я и мой муж. Он моя душа, а я ему душа, а вместе мы как дух и душа, с какого боку не посмотри. И там, где я шью черными нитками, он белыми, он белыми, а я черными. Я всегда знаю, где он и что с ним, и он обо мне, а вмести мы одно, потому что завязаны в узелок. Мы завязали себя сами, а людей духи завязывают, когда пришла пора душе появиться. Без души человек был бы как зверь, который мысли о себе не имеет. И очень не любят, когда кто-то узелок старается развязать и на себя приложить. Что ими завязано, уже не развяжут, но в петельку загнать, вполне.

– Получается, у людей выбора нет? – ужаснулась Любка.