Выживая — выживай!

Примицерий нотариев Аустоальд, закончив очередной рутинный день в своей канцелярии, созвал к себе людей, обычно сопровождающих его во время наиважнейших мероприятий. Канцелярские работники, услышав приказ своего начальника, мысленно послали его в преисподнюю, менее всего им хотелось августовским жарким днем тащиться по раскаленным римским мостовым в направлении какой-нибудь богатой резиденции, прячущейся в садах на окраинах Рима, а затем поздним вечером возвращаться обратно, лицезрея обнажающиеся с наступлением темноты пороки ночного города. Куда как лучше было бы провести этот вечер в саду возле городской префектуры, в компании с бутылочкой вина и воркующей рядом миловидной супругой, которая расскажет тебе обо всех городских новостях гораздо красочнее и подробнее, чем все осведомители римской милиции вместе взятые. А вот поди ж ты, приходится повиноваться и одевать на себя эти удушающие плащи из чрезвычайно плотной, да к тому же еще и черной, ткани, по которым каждый встречный узнавал в Риме местных нотариев. Узнавал и, как правило, завистливо провожал их глазами, даже не подозревая, какие тягостные телесные муки в настоящий момент переживают их обладатели.

Примицерий Аустоальд в этот вечер оказался горазд на издевки над своими подчиненными. Первым делом он отдал короткие приказания своим людям по обеспечению своего выезда. Услышав о том, что предстоит путь к Авентинскому холму, в резиденцию римского консула Теофилакта, большинство его слуг вздохнули с облегчением, поскольку путь предстоял не особо дальний, а, кроме того, можно было рассчитывать, что в пункте назначения им будет предложен неплохой стол. Однако, не дав своей канцелярии опомниться, примицерий следующей фразой изъявил желание проследовать туда пешком, и это уже никак не могло понравиться окружающим, тем более что многим были известны мотивы столь героического поступка их начальства. Примицерию шел уже четвертый десяток, но, несмотря на всю свою энергичность и исполнительность, любовь к обильным яствам и доброму пиву, уже начала заметно сказываться на его внешности. И все бы ничего, но на беду Аустоальда как-то раз он увидел, какое восхитительное создание породил и воспитал его помощник, секундецерий Иовиан. Создание это было столь юно, свежо и развязно, что достопочтенный Аустоальд потерял всякий покой, и, в угоду объекту своего вожделения, начал усиленно бороться с излишним весом, с этим выпирающим животом и свисающими, как тесто из-под кастрюли, боками. Правда заодно, в качестве побочного эффекта, ему пришлось смириться с нахождением возле себя самого Иовиана, которого он давно уже терпеть не мог и не без основания подозревал того в подсиживании. Сегодня же с этим хитрющим Иовианом приходилось быть особенно любезным, ибо у того, кажется, и впрямь появился шанс занять его место.

Примицерием римских нотариев Аустоальд стал еще пять лет назад при папе Сергии. Надо сказать, что эта древняя должность, возникшая в Риме еще на закате античной империи, имела невероятно высокий авторитет среди горожан и для многих из них была недостижимой и лелеемой мечтой. Нотарии не были людьми клира и в тоже время примицерий, по сути, являлся секретарем и министром папского двора, а звездный час примицерия наступал в печальные периоды смены пап. Когда Святой Престол становился вакантным, именно примицерий, наряду с епископом Остии и архидиаконами (кардиналами) Рима, осуществлял управление всем папским двором. Аустоальд получил эту должность в лихой период Трупного синода, а протекцию ему составил сам консул Теофилакт, за что благодарный чиновник платил тому полновесной монетой, в буквальном и переносном смысле этого слова. В своих молитвах за здравие Аустоальд ставил своего покровителя на второе место, сразу после себя любимого и — о, ужас! — перед папой римским. Молитвы за последнего воздавались Аустоальдом безо всякого рвения и чисто в угоду закону, к тому же именно папа Иоанн не так давно подсуропил ему этого выскочку и лицемера Иовиана. Сегодня же все могло перемениться в артели римских нотариев, и Аустоальд время от времени с ненавистью поглядывал на своего самодовольного противника.