Выживания не гарантирую

А вот мои баки были пусты более чем наполовину, облетать же еще было что. Ну, заправиться, конечно, можно будет на любой автостоянке, турбина жрет все… Я поводил еще – на прощание – «болтом» по сторонам, но ничего не обнаружил. Стал набирать высоту курсом на Останкино – и вдруг увидел мелькнувший внизу, между домами Тверской, хищный силуэт. Это был «шварцрабе», очень опасный противник. Я тут же стал уходить на форсаже вправо-вверх, он завис, крутнулся на месте, задрал нос и врезал по мне изо всех стволов. Мне буквально опалило пятки. С полминуты я крутился над ним, держась в мертвой зоне, а он все пытался достать меня огнем. Мне никак не хотелось тратить «болт», тем более что слишком уж мала дистанция, зацепит осколками – и ага… но ничего другого не оставалось делать – тем более что он решил не соревноваться со мной в пилотаже, а просто начал тупо загонять меня в высоту. С четырех тысяч у него будет уже преимущество в скороподъемности… Отключив головки самонаведения, я выстрелил «болтом» навскидку – как по тарелочке. Взрывом ему оторвало лопасть ротора, он затрясся и стал разваливаться. Хвост с продолжающим крутиться винтом отделился и закружился вокруг. Потом брызнули в стороны оставшиеся лопасти ротора. От фюзеляжа отделились два комочка, тут же превратившиеся в прямоугольные купола парашютов. Моя высота была две тысячи семьсот, и керосина оставалось только для пристойной посадки…

Зарядив батарею, я опустился на территории топливного склада. Никого… Поработали «трубы»… Я снял с себя «горб», шлем, отсоединил релихт и, взяв его под мышку, пошел искать, где тут можно заправиться. После черно-белой графики ноктоскопа все вокруг даже в резком прожекторном свете казалось бледным и размытым. Проволочная изгородь в одном месте была прорвана, будто сквозь нее прошел танк, а рядом с этим местом лицом вниз лежал солдатик в серой форме Российского территориального корпуса. Я перевернул его на спину, потрогал запястье. Пульс был.

– Эй, парень, – я похлопал его по щекам. – Очнись.

Повторять не понадобилось – он мгновенно открыл глаза.

– Ты кто? – голос у него был, как у воробья. – Тебе чего надо? – Керосинчиком разжиться.

– Керо… синчиком?

– Ну да.

– Подожди… Что это было?

– «Иерихонские трубы». Слышал про такое?

– Слышал… Подожди. А ты кто?

– Поручик Валинецкий, егерские войска.

– Егер… так мы что, в Сибири?

– Еще нет. Но думаю, скоро будем.

Он сел и огляделся по сторонам.

– Тут везде керосин, – сказал он. – Но я не знаю, как его качать. И еще вон в той бочке. Там тоже керосин.

Он замолчал и снова лег.

Я подошел к бочке. Открутил пробку, понюхал. Керосин. Крана нет, но есть шланг. Справимся. Подтащил «горб», залил баки. Солдатик, приподнявшись на локте, смотрел на меня. Я забросил «горб» за спину, пристегнул. Подсоединил релихт к кабелю. Солдатик с трудом встал и, пошатываясь, подошел.

– Так, говоришь, «труба»? И какие же суки?..

– Сейчас полечу, добью их. Ты отойди в сторонку.

– Голова кружится, а то бы я с тобой…

Я надел шлем и перестал его слышать. Было без трех минут два. Десант где-то рядом…

Я сделал широкую петлю над Москвой, стараясь не пропустить больших площадей и прочих открытых мест, и сжег еще три «трубы»: у Савеловского вокзала, в парке Сокольники и последнюю, уже на обратном пути к Пушкинской набережной – в районе зоопарка. Суки, подумал я, хоть бы слонов пожалели… Выходя из атаки и набирая высоту, я краем глаза увидел волнообразно скользнувшую над крышами угловатую тень. Это был «Ла-317», разведчик-невидимка, предвестник вторжения. В стороне аэропорта и где-то справа, далеко, вспухли оранжевые пузыри разрывов: «лавочкины» расстреливали радары. Значит, транспортники уже на подходе. Я поднялся выше и увидел их.

Наверное, если бы не наушники и не дикий вой моей турбины, их можно было бы и услышать. Даже один «Добрыня» возвещает о своем появлении чуть ли не за полчаса. На Москву их шло не меньше сотни. Весь восток – полнеба – светился красными и зелеными огнями, мигал лиловыми вспышками маяков. Непонятно, как воздух мог удерживать столько металла…

Зарядив на всякий случай релихт, я спустился на плоскую крышу «Гамбурга», шестидесятиэтажной гостиницы, самого высокого здания в этой части Москвы. Почему-то хотелось увидеть все своими глазами. Ноги гудели и подгибались, как после сотни приседаний со штангой. Я снял «горб» и, встав на колени, навалился грудью на низкий парапет. Подо мной искрилась Пресня, левее горбатились ангары «Московского Юнкерса», а дальше лежало темное пространство аэропорта. Правее и еще дальше, пожалуй, что в районе Аграрного Университета, разгорался очень большой пожар. Были данные, что партийное руководство где-то там и собиралось. Ну, что же…