Выживания не гарантирую

Нужно плотное кольцо. Хижняк предлагает собрать всех полицейских, я сомневаюсь. Меня никак не отпускает подозрение, что все это и затеяно для того лишь, чтобы оттянуть сюда максимум полицейских сил. Нет. Тридцать бойцов из управления «Н» – и все. Остальных в патрули по усиленному расписанию. А сюда…

Гардемаринов, подсказывает кто-то. Ухватываюсь за эту мысль.

Начальник училища контр-адмирал Аболиц понимает меня с полуслова. Да, две роты старшекурсников. С оружием. Через полчаса.

Отлично. Теперь – военный комендант…

Военный комендант приезжает сам. Звонок застает его на выходе из машины, и я несколько секунд веду с ним разговор по телефону, пока не понимаю: вот этот полувылезший из армейского штабного вездехода толстяк, поднявший руку в знак извинения: мол, вас вижу, но надо договорить, – и есть тот абонент, с которым я переговариваюсь через спутник.

Маленькое забавное недоразумение. Отличная смазка.

Живую силу комендант предоставить не в состоянии. Хотя бы потому, что не имеет права вводить в город войска, пока не объявлено чрезвычайное положение. Но даже если и попытаться нарушить закон, то собрать подготовленных резервистов можно не раньше, чем через три часа. Нужно? Размышляю. Да, нужно. Двести человек. Он отдает распоряжения.

Что еще?

Дымовые шашки. Много.

Доставим.

Гаубицы. Батарею гаубиц.

Что? – он смотрит на меня, как на законченного психа.

Гаубичную батарею, повторяю я. По десять холостых выстрелов на орудие.

Он моргает. Лоб в морщинках.

Не раньше, чем через три часа.

Устраивает. И, наконец, десяток прожекторов. Или береговая охрана – не ваша компетенция?

Прожектора есть, машет он рукой. Какие нужны – подсветки или поисковые?

Поисковые.

Будут. Это – проще всего…

Год 1991. Игорь

17.06. Утро.

Москва, «Боруссия».

Пивная «Боруссия» занимала цокольный этаж и подвал «дурацкого дома» на Шаболовке. Традиционно «Боруссия» работала круглосуточно и без выходных, и я рассчитывал, что из-за такого пустяка, как десант, они традицию ломать не станут. Так и оказалось. Дверь была распахнута настежь, и егеря тянулись к ней, как муравьи по своей муравьиной дороге. Тарантул остановился и покрутил носом. Сначала я подумал, что он не хочет туда, где много других, но оказалось, что его смутил «дурацкий дом». Я объяснил, что несмотря на производимое им – домом – впечатление, он стоит уже почти тридцать лет и еще ни разу не падал. Тарантул кивнул головой и пошел, но чувствовалось, что это требует от него некоторых волевых усилий.

Мы шагнули за порог и погрузились в темный воздух, почти такой же густой, как «дубльшварцэнгельхенсбир». Вот куда бы Кропачека! Вот где увидел бы он апофеоз «панибратства наций»! Но Фил был далеко, и оставалось просто помянуть его хорошим глотком хорошего здешнего пива…

Потные испуганные кельнеры не успевали наполнять кружки, и от стойки отваливали, прижимая к груди добычу, егеря, морпехи, рейхсгренадеры, территориальщики, чехи, финны, танкисты, зулусы, венгры, польские уланы и гусары, стоял ровный разноязыкий гул, и если кто-то что-то кричал, то кричал приподнято и радостно. Шел необъявленный праздник, самые первые и самые искренние его часы, когда враг вдруг перестает быть врагом, и маятник откачивается в противоположную сторону… солдаты были предупредительны друг с другом, а офицеры платили за всех. Нас, полковника авиации и егеря с окровавленной повязкой на голове, не то что пропустили чуть не на руках донесли до стойки, а потом Тарантулу не позволили даже дотронуться до своей полдюжины, сержант-территориальщик донес за него и даже расчистил место на столе. Если б не вы, сказал он мне, нас бы всех и закопать бы не смогли, тут неподалеку вашего одного нашли – еле соскребли с асфальта, упокой, Господи, душу его… Серега, подумал я. А может, кто-нибудь из гейковцев. Никто не вернулся: когда я заезжал на танке, дом был пуст. Феликс смылся куда-то, проклятый шпион… Мы не успели моргнуть, как выпили за солдатское братство. За тебя, Фил, подумал я. За вас, ребята.