Выживания не гарантирую

– Приемлемо… Франц, я жду от вас расчетов ситуации на середину марта. Особо – проработать рычаги воздействия на Рузвельта. Мне кажется, он и так не устоит перед соблазном воспользоваться моментом, опрокинуть русских и присоединить Россию к Аляске… но – чем-то и мы можем помочь ему в этом благом порыве?

Зиверс покивал.

– Середина марта…

– Да. Чтобы месяц был в запасе. А вы, Зигфрид, готовьте пока своих людей. Франц предложит нам выкладки…

– Моих людей не надо готовить, шеф. Достаточно указать им цель и – разрешить.

– Вы говорите точь-в-точь как адмирал Дениц.

А я и есть в каком-то смысле адмирал Дениц, хотел сказать Нойман, но решил промолчать: его могли неправильно понять. Особенно Зиверс.

И еще он подумал, что нужно ставить на след собственную разведку, поскольку мало-мальского доверия к Зиверсу он не испытывал. Но пока действует крыса…

Чертов рыцарь Гуго. Чертов Штурмфогель… Чего они мешкают?!

Далеко, еле слышно отсюда, завыли сирены воздушной тревоги…

Рим, 12 февраля 1945. Около 21 часа

Когда Доновану положили на стол четвертую за последние дни радиограмму из Дрездена, он понял, что это конец. Проклятые джерри напали на след. Они грубо и решительно прощупывают всех, кто имел в конце тридцатых отношение к «Вевельсбургу», – а значит, вот-вот поймут, кто стоит за начавшимися событиями и какие цели преследует…

Он ничего не чувствовал, когда поднимал трубку и произносил в нее:

– Соедините меня с президентом…

Примерно такое ощущение возникает в носу от хорошей полоски кокаина. Сейчас он сам был всего лишь собственным носом, хватившим добрую понюшку…

Это у русских есть легенда о том, что носы живут собственной жизнью и даже становятся министрами?

– Господин президент? Произошло худшее из всего, чего можно было ожидать. Немцы узнали про «Вевельсбург». Мне очень жаль, но ни малейших сомнений. Нет, я не знаю, на какой стадии постижения они находятся, но… Что? Хорошо. Я не могу не беспокоиться, господин президент… Да. Я вас понял. Да, я ложусь спать. Умываю руки и ложусь спать… Спокойной ночи, господин президент…

Берлин, 13 февраля 1945. 3 часа 30 минут

Нойман издавна предпочитал проводить ночи наверху. Он позволял отдохнуть своему бренному телу – при этом де-факто продолжая бодрствовать. Его Я не погружалось в сон уже восемь лет.

Он просто боялся своих снов. Они были чудовищные; и они не выпускали из себя. Об этом никто не знал, а потому манеру начальника маячить наверху все полагали простительным чудачеством.

Нойман забрался в гондолу «Малыша» и щелкнул тумблером. С тихим гудением раздвинулась крыша над внутренним двориком, зашелестела лебедка, и «Малыш» – небольшой привязной аэростат – поплыл вверх.

Луна должна была появиться минут через пятнадцать.

Когда подъем закончился и аэростат повис над темной землей, расчерченной пунктирами уличных огней и испятнанной кляксами витрин и реклам, Нойман встал, надел высокий колпак с черным зеркалом, закрывающим третий глаз, и стал ждать восхода луны, раскинув руки с ладонями, обращенными вперед и вверх.

Она не взошла – взмыла над задымленным горизонтом, похожая на исполинскую жертвенную чашу, пламенно-красная, подрагивающая краями… Ясно видны были горные цепи, кратеры, лавовые поля. Здесь, наверху, существовало словно бы две луны: призрак той, холодной и мертвой, что висит вдали и лишь чуть колышет воды мирового океана – и эта: яростная, низколетящая, творящая рок и славу. За два часа пятьдесят четыре минуты пересекает она видимую часть неба, заставляя людей и деревья тянуться вверх, выхватывая из атмосферы зазевавшихся птиц и пилотов. В сильный телескоп можно разглядеть целенький американский Б-17 у самого центра кратера Птолемея и сверкающие обломки экспериментального «лунного бомбера» доктора Танка. Идут последние тысячелетия существования этой прекрасной луны, призванной творить гигантов…

Чаша луны поднялась довольно высоко, но оставалась такой же красной. Присмотревшись, можно было видеть светящийся ободок.

Действительно: восточная часть горизонта была окутана дымом – куда сильнее, чем последние несколько дней.

И тут зазвонил телефон.

Нойман разрешал беспокоить его в минуты восхода луны только в самых крайних случаях.

– Шеф! – это был Эдель. – Мои ребята в Дрездене что-то выкопали. Что-то очень важное. Целый грузовик каких-то материалов. Они только ждали группу Скорцени, чтобы те отмазали их от местного СС…

– И… что?

– Дрездена больше нет, шеф.

– Не понял?

– Дрездена нет! Это один огромный костер! Мартеновская печь! Я в Лейпциге, шеф. Зарево видно отсюда…

Размен легких фигур

Женева, 13 февраля 1945. 5 часов утра

Ультима внезапно проснулась и села. Было почти темно и очень тихо – однако же сердце колотилось и все внутри сжималось в томящей неясной тревоге. Она встала, набросила халат и подошла к окну. Несколько далеких огней на озере, а слева вдали – красно-желтая корона раскаленного газа над кратером вулкана да размытое пятно света на облаках: луна.