Выживания не гарантирую

– Сделаем так, – заговорил Гуго. – В Риме с ним встречусь я. Совершенно посторонний человек, не имеющий никакого отношения… а потом улучу момент и подброшу его… Что произойдет с телом? – повернулся он к Штурмфогелю.

– Судороги, потом ступор, – неохотно ответил Штурмфогель. – В госпитале в тот раз поставили диагноз: тяжелое отравление парами бензина.

– Значит, он там и теперь попадет в госпиталь. Наверху мы все с ним пообщаемся… Может быть, он даже не захочет возвращаться за своим телом. А если захочет – то вывезем и тело. Хоть в Швецию, хоть на Шпицберген…

Нойман побарабанил пальцами по столу.

– Если других предложений нет, то план принимается. А ты, – показал на Штурмфогеля, – с этой минуты под арестом. В своем кабинете. В сортир – под охраной. Из здания не выходить. Наверх – запрещаю. Всё. Убирайся.

Штурмфогель попятился от стола шефа и споткнулся о складку ковра.

Один

Берлин, 18 января 1945. 01 час

Он лежал, сплетя пальцы на затылке, и разглядывал темный плафон под потолком. Действие нитроглицерина, который он сунул под язык перед свиданием с шефом (для надлежащей бледности, дрожания конечностей и пота на лице), должно бы давно кончиться – значит, голова болит сама по себе. Еще бы ей не болеть…

Два дня из трех, традиционно выделяемых лично ему для отдыха после проверки лояльности, Штурмфогель использовал совсем для других целей. Можно сказать – преступных целей.

Теперь в «Факеле» два предателя…

Ну и пусть. Это они – рыцарь Гуго, Нойман, Юрген – это они предают Верх. Предают древний Салем, Великий Город, губят его даже не за Германию – за Гитлера.

…С трудом дотащившись до дому после унизительных и опустошающих процедур Ленарда, он раздел себя, уложил на кровать – и метнулся вверх, пока еще оставалось немного сил, чтобы совершить этот скачок. У него было в запасе где-то сорок восемь часов, в течение которых его гарантированно не побеспокоят.

Он ожидал, что окажется в своей квартирке, скучной и неухоженной, зато с великолепным видом из окна; однако вместо этого неожиданно обнаружил себя в просторной ванне, пахнущей можжевельником. Тут же откинулась занавеска, и в ванну грациозно вступила стройная смуглая женщина…

Да, здешнее тело не теряло времени даром… но как некстати!.. ведь надо торопиться… да пропади оно все пропадом…

И все же долг, верный долг – хоть и охрип, трубя в трубу, но дело свое сделал: под утро Штурмфогель оделся и выскользнул на галерею, оставив Марику спящей. Луна, почти красная от далеких дымов, взглянула ему в лицо. Потом на фоне ее прошел цеппелин, отливая темным серебром, как форель в ручье. Штурмфогель попытался сориентироваться – не получилось. Тело приехало сюда в состоянии на редкость возвышенном. Тогда он двинулся наугад и через полчаса выбрался к какой-то дороге, обсаженной липами пополам с фонарями. Пришлось еще довольно долго ждать, когда вдали покажется угловатый силуэт таксомотора…

Водитель никак не хотел ехать в Изенштайн, и Штурмфогелю пришлось почти до дна опустошить свой бумажник. И все равно этот паразит ворчал, бормотал неразборчиво, но недовольно, и намеренно пускал под правое колесо каждую встречную рытвину.

Было уже светло, когда таксомотор выехал на крошечную круглую площадь с черной статуей на мраморном пьедестале. В промежутках между домами виднелись стены замка. Штурмфогель вышел, а таксомотор, взвизгнув покрышками, объехал статую и стремительно скрылся.

Статуя изображала Асмодея. Владельцы Изенштайна были известными дьяволопоклонниками, да и посадские жители имели дурноватую славу. Здесь не стоило появляться в темноте, особенно по пятницам…

Штурмфогель прекрасно знал, что народные слухи об Изенштайне и его окрестностях следует делить, по крайней мере, на двадцать пять – и тем не менее с замиранием сердца проходил мимо темных переулков, похожих скорее на глубокие горизонтальные ямы, откуда несло сладковатой гнилью, сложной смесью трав и кореньев, чем-то горелым. Иногда из переулков тянуло ледяным холодом…

Ульрих жил в угловом и даже каком-то остроугольном, похожем на нос корабля, доме с башней. На верху башни, поскрипывая, медленно взмахивала крыльями деревянная птица. Штурмфогель постучал в дверь медным пестом, висящем на цепи, и стал ждать. Минут через пять, не меньше, дверь отворили.

Ульриху Шмидту, давнему – очень давнему – знакомцу и в каком-то смысле наставнику Штурмфогеля, было далеко за восемьдесят. Штурмфогель знал, что способности Ульриха по части перемещений вверх и вниз в свое время превосходили его собственные; кроме того, Ульрих обладал и кое-какими особыми, уникальными умениями. Но после тридцать третьего года он принципиально не возвращался вниз; там тоскливо бродила лишь его пустая оболочка, с которой он не поддерживал связи. Гестапо еще до войны пыталось на него надавить – именно через эту пустую оболочку; он что-то сделал в ответ, и от него моментально отстали. Это была темная, засекреченная вдоль и поперек история, и Штурмфогелю так и не удалось узнать никаких деталей.