Выживания не гарантирую

Потом эта дрянь вообще рассосалась. Сегодня вот – вернулась. Но я уже всё понял: я именно видел во сне, что не сплю. Ну, научился я некоторым вещам: скажем, обращать внимание на то, что детали некоторые обстановки, или вида за окном, или чего-то ещё – не соответствуют тому, что я запомнил, ложась; а запоминать всё это – выработалась такая давняя, долговременная и полезная привычка. Так что я вполне осознанно смотрел сон, в котором не спал, а просто лежал то с закрытыми, то с открытыми глазами, подходил к окну, потом вообще вышел на балкон… В этом сне я ещё несколько раз прокачал всё, что мне было известно по нескольким переплетающимся делам, разложил свои действия на те, которые следовало произвести немедленно, и те, которые можно отложить, прикинул маршруты поездок, прикинул опять же, кому можно дать поручения или кого можно нанять, чтобы отработали тот или иной черновой материал… в общем, сделал то, на что в состоянии нормального бодрствования у меня никогда не хватает полной и этакой размашистой безрассудной решимости. Как только возникают несколько взаимозависимых дел, которые можно делать либо в таком порядке, либо в таком, либо вообще в обратном – у меня срабатывает «буриданов комплекс», и я не то чтобы впадаю в ступор, но вдруг теряюсь, перестаю понимать критерии, выбираю последовательность действий судорожно и наугад, – и поэтому довольно часто ошибаюсь… и как всё тот же док Моруальд объяснил мне когда-то, вся моя неколебимая уверенность в себе – это всего лишь непреодолимое стремление преодолеть непреодолимый же «страх совершить ошибку», паралипофобию или авлептифобию…

Столько слов.

А можно было написать: «Я проснулся и отчётливо понял, что именно мне нужно сделать сейчас, а что – отложить на завтра…»

Но это было бы не совсем верно. Если для простоты – то да. Но мне почему-то хочется точности. Которой никогда не добиться…

ГАГАРИН

На запах дыма у меня всё-таки что-то сработало внутри, и я хотя бы перестал ломать сухие ветки, а то ломился, как каменный буйвол во время гона, прокладывая собой широкую просеку… Организм стонал, что надо отдышаться, что надо содрать с глаз, со лба какую-то почти прозрачную, но очень мешающую плёнку. Я поскрёб ногтями лицо – и пошёл, теперь уже неслышно ступая, в сторону дыма, и почти сразу же увидел на изнанках крон жёлтые отблески огня.

И вдруг я оказался там, совсем рядом с костром. Над огнём дымился котелок. В моей руке был зажат топор, а нож я аккуратно, чтобы не разрезать ненароком чего нужного, засунул за голенище ботинка. По ту сторону костра – и поэтому почти невидимый – стоял, покосившись, «Нубис». Рядом с ним возились, невнятно ворча.

Через несколько минут за костром возникли двое серых: бритоголовые, голые по пояс, в характерных кожаных штанах с высокими, под рёбра, поясами. Рассмотреть тату возможности не было, да эти тонкости меня сейчас могли интересовать в десятую очередь…

Один бросил к костру загремевший металлом мешок – и помог другому снять с плеча Люсьена. Они довольно аккуратно опустили моего противника на землю и сели рядом. Один стал помешивать варево, другой – потянулся к мешку, раскрыл его, вытащил две какие-то железяки, сцепил их концами, с клацаньем провернул… Это оказалось ружьё. Он прижал его к плечу и прицелился в меня. Я обмер. Потом он направил ствол в небо. Потом положил ружьё себе на колени.

– Слыш, Люх, – сказал он. – А не тот ли это пацан, который вчера тут был? Помнишь, Дига с Киселём рассказывали? Из такой же штуки пулял…

– Это не пацан, – сказал второй.

– А кто?

– Девка.

– Врёшь!

– Хы.

– Так может, это… пока никого нет?

– Мало тебе девок в доке? Неизвестно ещё, кто она. Потом не отмажемся.

– Так давай посмотрим.

– Сам смотри. А то лучше не тронь. Не зря она тут крутится. Вони не оберёшься. Сейчас вон каша поспеет.

– Вони бояться… ну, ты меня понял. Гороху не есть…

Серый положил ружьё на землю, перевернулся на четвереньки, обошёл на четвереньках кашевара и присел над Люсьеном. Или, это что получается – Люсьеной?.. Он был раза в три больше неё. Протянул лапу, стал расстёгивать и сдирать верхнюю рубаху. Потом перевернул Люсьену лицом вниз, задрал полу рубахи до головы и склонился, вглядываясь в знаки. Поза его выражала повышенный интерес.

– Ну? – не оборачиваясь, спросил кашевар.

Не дождавшись ответа, обернулся.

Я вроде бы не отрывал взгляда от сцены, но ничего не смог увидеть. Люсьена как лежала, так и лежала, а серый так и продолжал над ней нависать, опираясь на руку и во что-то всматриваясь. Потом он сделал странное движение, как будто хотел опорной рукой оттолкнуться от земли и ею же что-то схватить, но у него ничего не получилось, он только стал медленно заваливаться на бок, лёг, громко всхлипнул – и засучил ногами.

Кашевар вскочил. В руках у него были мачете и пылающая головня. Поскольку последние несколько минут он смотрел в костёр, то был сейчас практически слеп. Выставив перед собой оружие, он всем корпусом разворачивался вправо-влево, чтобы вслепую отразить удар.

Ко мне он стоял почти спиной.