Выжившие

Да, она заговорила о сыворотке. Той самой, которая, по словам Фостера, может нейтрализовать способности полукровки. Вероника говорила тихо и безэмоционально, словно в предмете их разговора не было особой важности. Однако врач отчетливо ощущал ее волнение.

— Вам ни в коем случае не нужно заниматься этим сейчас… Но, может, однажды, когда война закончится, — Вероника прервалась, жалея лишь о том, что не может видеть лица своего собеседника. Скорее всего оно выражало досаду, мол, неужто непонятно, что сейчас не до тебя?

Но она все же продолжила, и в ее голосе послышалась непривычная сталь:

— Если вы когда—нибудь излечите меня, Альберт, я буду у вас в неоплатном долгу до конца жизни. Да, возможно, сейчас я не могу предложить вам денег или принести какую—то пользу, но я буду тем человеком, который оставит свои дела или мечты, чтобы осуществить ваши. Ради лекарства я пойду на всё, даже уничтожу ваших личных врагов. Уже сейчас я могу назвать как минимум одну фамилию.

— Если вы о Фостере, то этот мерзавец сам помрет от собственного яда, — губы Вайнштейна тронула усталая улыбка. Ему не нужны были все эти обещания, чтобы просто помочь человеку. Вот только…

— Но, Вероника, почему вы считаете свои способности болезнью? Вы не больны. Вам всего—навсего нужно научиться их контролировать. И, если начать тренироваться…

— Нет, — решительно прервала его девушка. — Неужели вы не понимаете? Представьте, что у вас в руке нож, которым вы случайно убили любимого человека. Что вы захотите с ним сделать? Пойти обучаться ножевому бою? Или поскорее

избавиться от него, как от чудовищного напоминания, что вы — убийца? Если есть хотя бы один шанс стать нормальной, я им воспользуюсь.

Альберт устало вздохнул:

— У любой сыворотки есть побочные эффекты. Возможно, именно активное подавление способностей Адэна, превратило его тело в живой скелет. Мы не знаем наверняка.

— Вы считаете, что лучше каждый час колоться «эпинефрином»?

— Ни в коем случае! — врач в тревоге посмотрел на свою собеседницу. — Вы не чувствуете «энергетики», но я и Ханс не можем не замечать, насколько эта сыворотка опасна. Я попытался изменить формулу, чтобы полукровка не погиб после первой инъекции, однако препарат по—прежнему вызывает зависимость. Это меня и пугает. Она имеет свойство накапливаться в организме, и пока я не могу найти способ, как это изменить. Я бы хотел попросить вас поговорить с Матэо, объяснить ситуацию. Поверьте, я сам пытался, но он лишь махнул рукой, заявив, что ему больше нечего терять. Но у него есть вы. И вас он послушает.

— Ошибаетесь. Если есть хотя бы одна возможность отомстить «процветающим», он ею воспользуется. Можете говорить с ним сколько угодно, но он не отступится. Будет пользоваться тем, что есть, при любой необходимости. Да еще и других заставит.

А заставлять было кого…

В отличие от самого Матэо, Жак с крайней неохотой поднялся на поверхность, чтобы попробовать обратиться. Весь путь до выхода из метро он мысленно проклинал Вайнштейна, который своим гребанным «перстом» указал именно на него.

Ну и что, что его организм якобы лояльнее воспримет какую—то идиотскую сыворотку — он всё равно рискует. Какая разница: в большей или меньшей степени? Риск — это все равно риск.

В какой—то момент Жаку безудержно захотелось сбежать. Атаковать этих чертовых полукровок, пока они этого не ожидают, и скрыться в тоннелях. Главное, нейтрализовать Кристофа, а остальные ему не противники. Вот только куда потом? На поверхность к роботам? Вот уж кто ждет его с распростертыми объятиями…

Взгляд француза скользнул по идущему рядом с ним Фостеру. Их обоих нередко сравнивали, преимущественно из—за трусости, которой они уже успели отличиться. Ни он, ни Эрик не были героями, которых принято воспевать в романах, но Жак и не стремился стать таковым. Он слишком хотел жить, чтобы подставлять свою шею за жизни и идеалы других людей. Петербург даже не был его городом. Но в то же время мужчина не мог не признать, что, быть может, именно из—за перемещения в Россию он все еще жив.

Наконец группа вышла на станцию метро «Сенная площадь». Трупы встретили их знакомым, холодящим душу молчанием, и с губ Жака сорвалось французское ругательство. Переступив через тело отравленной девочки, он хрипло произнес:

— Кажется, я скоро пополню их ряды…

— Оптимист из тебя никудышный, — Эрик криво усмехнулся, мысленно радуясь тому, что не его сейчас будут пичкать непонятной сывороткой. До сих пор Фостеру прекрасно удавалось избегать контакта с «эпинефрином», и он по—прежнему не горел желанием опробовать его на себе. Детство, проведенное в лаборатории, привило парню стойкую неприязнь ко всему, что можно было вобрать в шприц. К тому же Эрик не по наслышке знал, что случилось с Дмитрием, когда тот «перекололся» этим дерьмом. Лесков попросту вырубился, и, возможно, спал бы до сих пор, если бы не вмешательство Адэна.