Выжившие хотят спать

Когда это могло произойти во сне? Почему он помнит все так отчетливо? Быть может, он просыпался, чтобы написать картину, а после опять заснул? Вряд ли. И все-таки не верилось в то, что сон творил со временем. Иван видел каждый мазок, помнил каждое мгновение работы над картиной. Значит, он работал, вложил свой труд и время, ему это не просто приснилось, готовое внутри сна, как пирожное в формочке, которую вытаскиваешь из духовки.

В тот момент, когда очередная волна подхватила его, готовая впечатать в скалы, все застыло. Кроме Ивана. Он осознал, что стоит на уступе, под которым замерли гигантские волны, замерли в невообразимом беспорядке и хаосе, и в то же время эта картина казалась более четкой и сложной, нежели структура ДНК или увеличенная снежинка. Все застыло, все ожидало, готовое к простою длиной в Вечность. А Иван мог писать – это именно то, что требовала его душа, то, по чем душа истосковалась. Рядом были краски, – они парили в воздухе – стоило протянуть руку, в которой уже была кисть, и можно было работать.

Иван работал долго, не спеша, наслаждаясь, время здесь не имело значения. Он видел работу целиком, еще до того, как сделал последний мазок. В то же время он не анализировал картину, как если бы она не была готова даже в его странном сознании-восприятии этого странного сна. Он работал точно так же, как в обычной реальности – отстраняясь, следуя руке и душе.

Единственной разницей было то, что после последнего мазка Иван не ушел спать, как обычно. Он и так спал, и сон не имел значения. Иван замер, разглядывая картину, кончики пальцев, вымазанные краской сна, приятно жгло невесть откуда пришедшее тепло. Проснувшись, прижимаясь к огромному животу Евы, Иван помнил каждое мгновение этого просмотра, все свои эмоции, ощущения. Он помнил даже то, что большой палец правой руки «горел» сильнее мизинца, а башню-маяк – центральная часть картины – в первые мгновения он принял за гигантское дерево.

Часть скалы, где он писал картину, была ровной, а нижняя часть – это место занимали темно-стальные волны безбрежного моря – «вспученная», неровная, которая как нельзя лучше подходила под то, чтобы писать на этой поверхности неспокойное, тревожное море. Оно занимало не только нижнюю часть, толстой подковой море обхватывало далекую башню-маяк, наверху которой горел огонек – единственное светлое пятно в окружающем мире. Все остальное меркло в серо-стальном мире моря и вечернего неба, с которым оно сливалось так, что границу между ними не различить. Башня-маяк находилась далеко и в то же время близко – невероятная иллюзия. С какой стороны ни посмотри, все одинаково. Далеко-близко, близко-далеко.

Было еще кое-что в картине. Вернее это кое-что отсутствовало, но это отсутствие не давало возможности думать иначе. В нижней части картины, где-то близко от границы, кто-то был. Не один человек, а несколько людей. Их присутствие было настолько сильным, очевидным, что хотелось подождать, чтобы увидеть их появление. Да, художник «поторопился»: возьми он другой временной отрезок, и зритель бы увидел этих людей. Неизвестно, плыли они в лодке и как вообще передвигались, но они должны были скоро появиться – они видели маяк, они направлялись именно к нему.

Когда он рассмотрел картину полностью, в деталях, Иван почувствовал жгучую тоску, но тоска эта была приятной, как ностальгия – такая бывает, если смотришь на свои детские фотографии. Башня-маяк звала его, как и тех, кто не попал – считанные секунды не хватило! – на картину. Безбрежное море угрожало смертью, оно было чуждым, здесь жизнь была невозможна. Лишь этот маленький огонек в серой ночи обещал защиту, тепло, возможность любить ближнего своего, а не вгрызаться в действительность ради сохранения жизни.

Ева отстранила голову Ивана, чтобы заглянуть ему в глаза, и он понял, что вспомнил это за считанные секунды. Его вдруг переполнили такие чувства, что выступившие слезы оказались мелочью. Его затрясло, как эпилептика. Казалось, эмоции взорвут его изнутри. Неважно, каким образом они с Евой оказались вместе, пусть они еще не полностью свободны, но это – победа! Они вместе, несмотря ни на что, вместе спустя столько времени!

Ева заметила, что с ним происходит. С ней происходило нечто похожее. Она прижала его к себе, чтобы он не закричал, не вырвался и не вскочил. Она прижала его к своему животу, где рос и жил их ребенок, и что-то шептала, бессвязное, теплое и успокаивающее. Его дрожь ушла, и он убрал ее руки, чтобы снова посмотреть ей в лицо.

– Где мы?

Она объяснила, быстро рассказала, почему и как они оказались здесь. И сообщила, что теперь они должны уйти не только ради свободы, но и ради жизни.

– Значит, нас затопит… – пробормотал Иван.

– Как нам договориться? Где тебя искать в тоннеле?

Иван помедлил. Эмоции не улеглись, он сосредотачивался с трудом. Что-то спланировать за Еву, за Анну и Грэга он просто не мог: он не знал их теперешние условия проживания, место, свободное время. У него было слишком мало времени с Евой, чтобы все узнать, обдумать и спланировать.