Выжженный край

Корабль темно-серой гигантской цветочной корзиной высился над водой — его помещения и палубы снизу доверху были до отказа забиты людьми: мужчинами в военной форме, женщинами, детьми. Многим не хватало даже места, чтобы стать как следует. Руки судорожно цеплялись за любой выступ, за что только можно было кое-как ухватиться. Леера были облеплены гроздьями людей. Время от времени со стороны открытого моря набегала большая волна, и корабль вместе со всей этой кишащей на нем толпой слегка покачивался и, казалось, оседал все глубже и глубже.

Большинство тех, кто находился сейчас на нем, были солдатами Первой дивизии или беженцами из города — сюда допустили только самых богатых. Толпа на корабле безжалостно теснила, давила, топтала друг друга. Тут было то же, что на берегу: раздирающие душу крики, грубая брань, кого-то грабили, кого-то едва не душили. На нижней палубе в дальнем углу уже завязалась драка. Полуголые солдаты, размахивая кулаками, набросились на женщину. Похоже было, здесь сводили какие-то личные счеты. Женщина лет тридцати, очень красивая, одетая в дорогое платье, была, как и муж, стоявший ранее рядом, измазана глиной и грязью. Она сопротивлялась изо всех сил: отталкивала наседавшую солдатню, яростно отбивалась, уворачивалась, царапалась, причем в глазах ее, гневно сверкавших под густо накрашенными ресницами, не было ни тени страха. Солдат же только подстегивал столь решительный отпор. Теперь уж они непременно свернут шею «птичке феникс», кричали одни, другие предлагали вышвырнуть ее прямо в море, третьи надрывали в хохоте глотки, скалились, орали, хлопали себя по заду, приплясывали, а потом все вместе бросились на женщину, стали выкручивать ей руки, щипать. В конце концов славные вояки одержали победу: женщине скрутили руки и, безжалостно содрав одежду, оставили в чем мать родила.

На муже ее — даже беглый взгляд сразу признал бы в нем офицера — была солдатская форма. Длинный серый шарф обматывал его шею поверх незастегнутой старой пятнистой гимнастерки, концы шарфа были схвачены узлом на голой груди. Еще несколько минут назад он стоял и тихо разговаривал с женой. На лице его застыло выражение разочарования и раздражения, тонкие губы под маленькими усиками то и дело сжимались в горькую усмешку. Теперь он походил на разъяренного тигра. Со злобным, помутневшим от гнева взглядом, взлохмаченный, скрипя зубами, он бросался на глухую стену голых, обожженных солнцем, вонючих и мокрых от нота спин, молотил кулаками по этой солдатне, посмевшей надругаться над его драгоценной половиной.

И вдруг, в самый разгар побоища, все палубы огласились дикими воплями и визгом.

Морские пехотинцы, остававшиеся на берегу, открыли огонь из автоматов и пулеметов прямо по кораблю. До этого они лишь предупреждающе постреливали в воздух.

Какой-то солдат с тощим вещмешком за голой спиной, ухватившийся с внешней стороны борта за леер, был ранен и полетел головой вниз в воду, подняв фонтан брызг. С корабля было видно, как мелькнули во взметнувшейся волне его багровая спина и зад, туго обтянутый зелеными форменными брюками, затем волны сомкнулись над ним навсегда.

Следующей жертвой стала женщина с большим свертком в руках. Она падала вниз, а меж ее раскинутых рук и длинных, летящих по ветру волос падал раскрывшийся сверток — цветастое одеяло, из него выскользнуло голенькое белое тельце ребенка. Оно летело вниз в море вслед за матерью без единого звука, казалось, младенец парит в воздухе.

Затем за борт сорвался целый клубок тел — их было трое или четверо, этих людей, сцепившись вместе, они крепко держались друг за друга так, целой гроздью, упали в воду.

«Цветочной корзине» пришлось пришвартоваться к берегу. Одни возносили молитвы господу, другие на чем свет поносили американцев и Тхиеу[1], многие просто обезумели от страха.

То, что случилось потом, могло привидеться только в самом кошмарном сне: на корабль ворвались сотни «бешеных буйволов»[2] — солдат в пятнистой форме, как стая голодных волков бродивших по берегу. Тут-то и началась расправа со всеми, кто, попав на корабль, собирался вот-вот убраться подальше от этих мест.

…Мужчина с шарфом стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бока, он уже был без гимнастерки, весь в поту. Высокий и крепкий, он старался заслонить собой жену, сидевшую на корточках за бухтой каната и грудой сваленных железных стульев. Гимнастерка, которую он набросил ей на плечи, не могла прикрыть наготы.

Едва возле них появились морские пехотинцы, один, длинноволосый, в разодранных снизу и развевающихся как знамена брюках, двинулся прямо на мужчину. За ним шли остальные. Длинноволосый, явно издеваясь, церемонным жестом простер свою длань и указующим перстом ткнул в сторону берега:

— Слазь!

Мужчина с шарфом не шелохнулся, только легким движением головы откинул со лба волосы. Воцарилось зловещее молчание. Первым не выдержал мужчина и визгливым голосом, в котором слышались и мольба и возмущение одновременно, крикнул:

— Я… я в частях особого назначения! Мне необходимо уехать!