Выжженный край

— Ну, а нас это ждет завтра или послезавтра. Уже и харч на дорогу привезли — сушеный рис. Что ж, надо подготовить копыта. Как ваши ботинки, ничего? Ботинки ваши, говорю, до Куангчи выдержат? — повторил десантник и, не услышав ответа, взглянул на своего спутника. Внезапная бледность лица, остановившийся взгляд и дрожь, охватившая майора, поразили его.

— Что с вами?!

— Ничего… Тяжесть какая-то вдруг навалилась…

— Давайте я провожу вас в дом!

— Нет-нет, не надо, дойду один. Не говорите никому, что я… заболел, скажите — просто слабость.

«Шинь! Шинь!» — тихонько постанывал он, возвращаясь к себе, в отведенный для них класс. Он не ошибся — только что он видел именно его, своего мальчика. Все в тех же чернильного цвета суконных бриджах и зеленой рубашке, в той самой одежде, в которой он был, когда майор нес его на себе. Лицо мальчика было таким же — пухлым и розовым, но вот в глазах появилось что-то новое, что-то еще кроме обычной детской наивности, решительность, что ли. Майору вспомнилось, как он мчался вниз по лестнице, перепрыгивая через несколько ступеней, как, споткнувшись, упал и уронил сына. Прямо над головой, на верхнем пролете лестницы, уже раздавался топот преследователей, и времени оставалось только на то, чтобы кубарем скатиться со ступенек и раствориться в темноте.

По как его сын оказался здесь? Прогуливаясь только что вместе с десантником по двору, майор увидел, как в ворота школы вошел маленького роста вьетконг[3] в старой ношеной форме, с автоматом и санитарной сумкой через плечо. За руку он держал Шипя. Они направились прямо к небольшому строению со стеклянными степами, в котором раньше была школьная канцелярия, а теперь помещалась комендатура. Спустя минуту Шинь выбежал на крыльцо один и принялся играть среди стоявших по бокам ваз, в которых цвели «тигриные язычки».

По-видимому, вьетконг, который привел сюда мальчика, оказался в комендатуре не случайно. Сомнений быть не могло: разбирательство дела началось, и теперь вьетконги разыскивают виновного.

Однако тревожное чувство, вызванное нависшей над ним угрозой разоблачения, не могло отогнать мыслей о сыне. С первой минуты своего появления на свет Шиш. стал нежно любимым ребенком. Его единственное сокровище, его жемчужинка, его радость — сын! Майору вспомнилось, как четыре года назад он примчался на джинс в больницу. Знакомый врач встретил его, как встречают счастливейшего из смертных. Его подразделение принимало участие в операции возле Асо[4], когда он получил радиограмму о том, что жена родила сына. Не сменив одежды, небритый и грязный, он помчался в город. И такой, весь в грязи и пыли, рывком толкнул створку белоснежной двери и бросился к жене. Он так напугал ее, что она чуть не потеряла сознание. Такой привлекательной, такой красивой она еще никогда ему не казалась. На сына ему позволили взглянуть лишь издали, метров за пять, а потом жена прогнала его. Боялась инфекции.

И вот его сокровище, которое было навсегда утрачено, теперь здесь, едва ли не на расстоянии вытянутой руки. Шинь, его сын, сейчас прыгает на крыльце перед комендатурой, и стоит только майору встать и сделать каких-нибудь несколько шагов, как он окажется рядом. После всех утрат, унижений и мук захотелось протянуть к сыну руки, обнять его, прижать к себе тепленькое душистое тельце, или хотя бы взять за руку, повести рядом, осторожно пригладить шелковистые блестящие волосы и сказать что-нибудь ласковое.

Но обо всем этом теперь можно было только мечтать. Нет, выдавать себя нельзя ни в коем случае. Он попытался не думать о мальчике. И все же — что он сейчас там делает? Майор глянул в окно. Играет? Подбирает сухие листья? Почему он не уходит? Майор почувствовал, что больше не в силах оставаться в помещении. Он вскочил и вышел во двор, направившись прямо к колючей проволоке — скорее затеряться среди толпившихся там пленных, тех, чьи тоскливые взгляды пытались проникнуть за густую зелень деревьев, окружающих школу, в безуспешной надежде отыскать лица родных и близких. Это было бегство, позорное бегство от собственного сына.

* * *

Именно там, у колючей проволоки, он вдруг понял, что решение добровольно явиться на регистрационный пункт было страшной ошибкой. Надо было что-то немедленно предпринимать.

На следующий день, рано утром, пленным приказали выйти во двор и построиться — предстоял переход в Куангчи. И тут майор снова увидел Шипя. На этот раз рядом с мальчиком, кроме вчерашнего низкорослого парня с санитарной сумкой, стоял еще один вьетконг, высокий, с перебинтованной рукой и с пистолетом на боку. «Не я ли тогда его ранил? — подумал майор. — Во всяком случае, нужно быть начеку, сейчас может погубить малейшая оплошность».

Спрятавшись за широкую спину десантника, он не слушал, что говорил комендант, разъяснявший порядок перехода, и лихорадочно думал только об одном: если Шинь подойдет поближе и узнает его — все пропало.