Вызовите акушерку

Миссис Дженкинс с детьми покинула подвал, задолжав за трёхнедельную аренду. Домовладелец угрожал ей кнутом, если она не заплатит на следующий же день, поэтому они ушли в ночь. Семье нечего было взять с собой; ни она, ни дети не носили обуви, одеждой им служило тряпьё, наброшенное на исхудавшие тела. Грязные, голодные и продрогшие, они стояли на неосвещённой улице, звоня в большой колокол у дверей работного дома.

Дети тогда ещё не были особенно несчастны; на самом деле всё это казалось им чем-то вроде приключения – выйти тайком среди ночи и пробираться куда-то тёмными дорогами. Только их мать плакала, потому что единственная знала ужасную правду: семью разлучат, как только они войдут в ворота работного дома. Она не могла заставить себя рассказать обо всём детям и долго колебалась, прежде чем позвонить в роковой колокол. Но младший ребёнок, мальчик трёх лет от роду, начал кашлять, и она решительно потянула за ручку.

Звук эхом пронёсся по каменному зданию. Дверь открыл худой серый человек, требовательно поинтересовавшийся:

– Чего хотите?

– Приюта и еды для малышей.

– Ступайте в приёмную. Можете поспать там до утра, если вы, конечно, не временные и не идёте в Центр для временных. До утра никакой еды не будет.

– Нет, мы не временные, – устало проговорила она.

Той ночью они были единственными людьми в приёмной. Спальная платформа, приподнятая над полом деревянная конструкция, покрытая свежей соломой, выглядела привлекательно. Прижавшись друг к другу, они зарылись в душистое сено, и дети сразу заснули. Только мать не спала, до рассвета обнимая своих малюток. Сердце её разрывалось. Она знала, что это последний раз, когда ей дозволено спать с детьми.

Утренние звуки – звон ключей и хлопанье дверей – были слышны задолго до того, как открылась дверь приёмной. Наконец пришла хозяйка – решительного вида женщина, не злая, но из тех, кто видел слишком много нищих, чтобы поддаваться эмоциям. Она записала их имена и велела следовать за собой в прачечную, где их раздели и велели обмыться холодной водой в неглубоких каменных корытах. Одежду, в которой они были, забрали и выдали униформу – грубый серый серж, раскроенный так, чтобы соответствовать практически любому размеру, и всевозможную непарную обувь. Нижнего белья не выдали, но это не имело значения, потому что никто из них не привык носить майки и панталоны, даже в самую холодную погоду. Потом им обрили головы. Мальчики, нашедшие это ужасно забавным, хихикали и показывали на девочек, засовывая кулачки в рот, чтобы удержаться от громкого смеха. Миссис Дженкинс не пришлось бриться, потому что у неё и так не было волос: несколько недель назад она их продала; ей выдали капор – прикрыть голую голову. Она робко спросила, есть ли еда для её малышей, но ей сказали, что для завтрака уже слишком поздно, зато в полдень будет подан ланч.

Их повели в кабинет хозяина на разделение. Каждый с ужасом ждал этого момента, в том числе и хозяин с хозяйкой, вызвавшие четверых крепких обитателей работного дома, чтобы забрать детей.

Миссис Дженкинс убедила себя, что младшим будет не слишком плохо, ведь с ними останется Рози, которая и раньше присматривала за малышами, пока мать была на работе. Но всё произошло по-другому.

Хозяин окинул взглядом младших.

– Возраст? – требовательно спросил он.

– Два, четыре и пять, – прошептала она.

– Отвести в детское отделение. А старший мальчик? Сколько ему?

– Девять.

– В отделение для мальчиков. А девочке? – он указал на Рози.

– Десять.

– Её – в отделение для девочек, – распорядился он.

Грубые руки взялись за детей. Хозяин развернулся и вышел. Он не собирался смотреть на эту сцену. Выходя, он рявкнул на помощников:

– Делайте, как велено. Вы знаете правила.

Миссис Дженкинс не смогла поделиться с сестрой Евангелиной или со мной подробностями расставания. Они были слишком ужасны. Кричащих детей оттащили прочь, её вытолкали в женскую половину. Большие двери закрылись позади неё, ключ щёлкнул в замке. Она слышала крики своих детей и хлопанье дверей. Потом всё стихло. Гораздо позже одна дружелюбная женщина, работавшая на кухне, сказала ей, что был один мальчик, который всё время плакал и никогда не спускал глаз с огромной двери детского отделения, глядя на каждого входящего в неё человека. Он не сказал ни единого слова, кроме «мама», с того дня, когда его привели, и до того, как он умер. Был ли это её маленький мальчик? Она так и не узнала, но всё могло быть.

Я спросила сестру Евангелину об этом разделении, кажущемся слишком бесчеловечным, чтобы быть правдой, но она заверила меня, что так всё и было. Разделение – первое и наиболее строго соблюдавшееся правило работных домов по всей стране. Мужей разделяли с жёнами, родителей с детьми, братьев с сёстрами. Обычно они больше никогда не видели друг друга.

Ничего удивительного, что миссис Дженкинс помешалась.