Вызволение сути

Я к первому апреля отношусь так же, как и ко второму или даже как к десятому апреля.

Я вспоминал об этом дне шуток только благодаря маме. Мы всегда созванивались утром, обыкновенно звонил я. Но первого апреля рано утром звонила мама. Она всегда ловила меня врасплох какой-нибудь нелепой историей, в которую я спросонья верил.

Последние годы мама шутила в основном на темы болезней: мол, у неё что-то заболело – я сразу взволновывался, но она меня тут же успокаивала, что это – шутка и она чувствует себя "всё ещё хорошо".

А в последний перед смертью апрель мама позвонила мне и сказала, что не может придумать шутку и просто хотела услышать мой голос и пожелать, чтобы я всегда мог смеяться над другими и над собой.

Моё отношение к первому апреля осталось прежним, но вот утром мама больше не звонит.

Я думаю, что это – лишь её молчаливая шутка, которой мама пытается меня убедить, что её больше нет.

Но теперь я уже не попадаю врасплох – я этой шутке не верю.

Любимое четверостишие мамы

Я часто читал маме свои любимые стихи разных поэтов и обращал её внимание на разные детали, на которые мама живо и радостно реагировала.

Ну, и прежде всего, я читал ей Бродского.

Маму буквально пленило заключительное четверостишие его знаменитого стихотворения:

Навсегда расстаемся с тобой, дружок.

Нарисуй на бумаге простой кружок.

Это буду я: ничего внутри.

Посмотри на него – и потом сотри.

Мама переписала эти строки на листок бумаги своим крупным и разборчивым почерком, которого она стыдилась, потому что он ей представлялся детским.

Мама выучила эти строчки наизусть и часто читала их вслух, когда задумывалась о смерти.

А я пытался увести маму от грустных мыслей, и уличал Бродского в неточности:

– Всё это – поэтические штучки, а в жизни, в потусторонней жизни, всё иначе. Если мы расстанемся (у меня не поворачивался язык сказать “когда мы расстанемся”), то не навсегда – мы обязательно встретимся с папой, с дедушкой, с бабушкой, со всеми нашими и будем вечно вместе.

И кружок, он вовсе не пустой, а наполненный жизнью и воспоминаниями о ней.

И стереть этот кружок невозможно, так как написанное пером, не вырубить топором – кружок только вырастет в цветок…

–

Дорогой ты мой оптимист, – говорила мне мама, скептически улыбаясь, и с нежностью целовала меня в щёку, давая понять, что она всё-таки предпочитает поэзию Бродского моей прозаической интерпретации.

Моя лысина и мама

Когда у меня стала заметно расти лысина, я решил сбривать волосы под корень. Перед глазами у меня стоял мой дядя, у которого была лысина на всю голову. Он её старательно, но тщетно скрывал, зачёсывая с боку на бок редкие длинные волосы. Я, наблюдая за этой процедурой, недоумевал – кого же он хочет обмануть таким прозрачным приёмом?

Когда мама увидела меня впервые бритым, она всплеснула руками:

– Зачем ты это сделал? У тебя же такие хорошие волосы!

– Мамочка, – обратился я к ней внушительно, – у меня не волосы, а остатки волос, да и те седые и как пакля. Уж лучше вообще без них.

Но мама не могла смириться с моим бритым видом, и каждый раз, когда я входил в квартиру, её радость от моего прихода незначительно, но омрачалась от моей безволосой головы. Правда, через несколько минут мама отвлекалась, и мы вели беседы и занимались её делами как ни в чём не бывало.

Однажды мама сказала мне, трагически глядя на мою бритость:

– Ну, ради меня, отрасти волосы, у тебя же они такие хорошие. – И мама повторила: – Ради меня.

Мне было трудно в чём-либо отказать маме, и надо заметить, что мама исключительно редко использовала такой неоспоримый аргумент: ради меня.

Но тут я собрался с мыслями и сказал:

– Мамочка, ведь ты, прося меня отрастить волосы, делаешь это для того, чтобы тебе было приятно на меня смотреть, правда?

– Да, и чтобы всем приятно было на тебя смотреть. Ты для меня дорог в любом виде, ты же знаешь.

– Все меня не интересуют, меня интересуешь только ты. Скажи, а если мне омерзительно на себя смотреть с лысиной среди редких волосиков, то ты всё равно будешь настаивать, чтобы я жил в омерзении к себе ради того, чтобы тебе было приятно? То есть ты предпочитаешь свою эстетическую приятность моим эстетическим страданиям?

Тут мама, конечно, сразу отказалась от своих и общественных понятий о красоте во имя того, чтобы её сын ни в коем случае не страдал.

Больше мама не призывала меня отрастить волосы, и только, когда я очередной раз приходил её навестить, её радостный взгляд на мгновение грустнел от моей бритости.

Когда уже подходил мамин конец, я решил отрастить волосы в надежде, что это, быть может, продлит её дни.

Но мама перестала открывать глаза.

Больше она никогда не увидела меня, бритого.

Неродной язык

В Ленинграде моя мама была преподавателем английского языка, и, благодаря ей, я с детства учил английский – мама давала мне уроки и сначала водила, а потом направляла меня к другим учителям.