Вызываем огонь на себя

— А вчера мальчишки мне гадости кричали. Соседи плюются. Того и гляди, дверь дегтем вымажут. Им тоже все объяснишь?

— Эх, Люська! Сдрейфила?

— И вовсе я не сдрейфила!

— Ты же не меня подводишь, а партизан и летчиков наших!

— Ладно уж! — помолчав, со вздохом проговорила Люся. — Говори, что делать, Анька-атаман!

— Свидание своему кавалеру на сегодня назначила?

— Какой он мне кавалер?! — краснея, возразила Люся. — Мундир его видеть не могу. Ведь все это понарошку. Назначила, раз для дела нужно. — И, совсем смешавшись, тихо добавила: — А парень он вроде неплохой…

— Вечером, Люся, — чуть торжественно сказала Аня, — ты пустишь в ход наш главный козырь!…

«ВЫ У МЕНЯ В РУКАХ!»

Стоя в казарменном дворе поодаль от других прачек, Аня и Люся выжимали выстиранное белье. Люся была в смятении. У Ани был решительный вид.

— Нет, Аня! — тихо сказала Люся. — Не могу я так. Некрасиво как-то. Он с чистой душой… все, что знал, выложил, а мы его пыльным мешком из-за угла?…

— Припрешь его к стенке, вот и завербуем его!

— Неудобно, не смогу я…

— «Некрасиво», «неудобно»! А на Гитлера ишачить — удобно, красиво? Да ты что — влюбилась в него, что ли?!

— С ума я еще пока не сошла! У него фашистский знак на груди! Просто стыдно как-то…

— Стыдно?! Ты эти нежности брось! И помни — не такое время, чтобы амуры разводить. Сердце на замок, слышишь, Люська?

— Да слышу. Что я — дура, что ли?

— То-то! Сердце на замок и ключ выброси!

Они долго молчали. Слышался только стук вальков. Пахло прачечной, немецким мылом.

— Смотри, Люська! — торжествующе прошептала Аня, показывая ей пробитую пулями, залитую кровью нижнюю рубашку. — Небось с покойника!

В глазах у Люси заблестели вдруг слезы.

— Ой, Аня! И когда эта проклятая война кончится?

…Ян Меленький, как он рассказал потом Люсе, весь следующий день думал о ней. Он вспоминал ее улыбку, ее звонкий смех, лукавые, с хитринкой глаза, мальчишечьи озорные манеры. В этот день Ян Маленький впервые увидел, что трава под бомболюком «хейнкеля» по-весеннему зелена и по-весеннему лучится и играет солнце на остекленном носу «хейнкеля», заносчиво торчащем из капонира.

Весь день поляки перекрашивали отремонтированные самолеты, окрашенные светло-серой зимней краской. Ян Маленький красил нижнюю часть самолета небесно-голубым аэролаком с серыми разводами. Это для того, чтобы самолет, когда на него смотрят снизу, сливался с небом. Ян Большой красил верх самолета оливково-зеленым аэролаком с голубыми прожилками, чтобы самолет, увиденный сверху, сливался с зеленью лесов и полей. Стефан Горкевич красил носы «Фокке-Вульф-190» синим аэролаком, носы «юнкерсов» — красной краской, кончики черных трехлопастных винтов — желтой. Самая противная и мерзкая работа досталась Вацлаву — он подновлял черным аэролаком черные кресты на плоскостях и фюзеляжах и свастику на вертикальном стабилизаторе. Другие маляры-поляки выводили на фюзеляжах и нижней части крыльев большие опознавательные буквы, цифры и знаки.

— Как у тебя с Пашей? — спросил Стефан Горкевич у Яна Большого. — Как ты думаешь, она связана с партизанами?

— Трудно сказать, — задумчиво ответил Ян Большой. — Но что-то в ее поведении и поведении Люси кажется мне странным, очень странным… Все русские бегают от нас как от прокаженных, а эти…

— Что ты этим хочешь сказать! — вспылил Ян Маленький. — Что они «немецкие овчарки»?!

— Нет, совсем не то, Янек. Не стоит ли за ними кто-нибудь? Не партизаны ли это прощупывают нас через них?

— Нужен ты им!…

— Будьте, друзья, начеку! Ты, Янек, со своей Люсей, а Вацек с Таней Васенковой!

Янек высмеял товарища. Но вскоре ему пришлось убедиться, что капрал Ян Тыма был прав.

Вечером Ян Маленький спешил с лопатой на плече мимо соловьиной рощи и снова удивлялся соловьям, поющим над бомбами. Но и у него сердце тоже пело.

После вечеринки Ян Маленький снова проводил Люсю до калитки. Только что прошел дождь. С аэродрома доносился многоголосый гул моторов. Всплески ракет неярко озаряли тревожным, неверным светом мокрую листву берез и лица Люси и Яна.

— Свежо что-то, — проговорила Люся, поеживаясь от скрытого волнения.

Ян галантно снял шинель, накинул ее Люсе на плечи. Он осторожно обнял ее. Люся не сопротивлялась. Она крутила пуговицу на шинели, старалась оторвать ее.

Ян робко приблизил губы к Люсиной щеке. Она ловко выскользнула из его объятий.

— Ой, кажется, у тебя пуговица вот-вот оторвется! Идемте-ка ко мне, я пришью ее…

— Ваша мама, панна Люся…

— Да она опять на менки ушла… Ну, что я вас — тащить должна? Ну и мужчины в Польше!… А что это за бутылка в кармане шинели?

— Бензин, панна Люся. Я обещал вам. Немецкий бензин для вашей лампы…

…Тикали ходики. На покрытый чистой белой скатертью стол падал мягкий свет керосиновой лампы. Ян Маленький, сидя рядом с Люсей на деревянном диванчике, поправил завиток светлых волос у нее на лбу.

— Ну, что с вами, панна Люся? Весь вечер молчите? Странная вы паненка.

Люся никак не могла решиться пустить в ход свой «главный козырь».