Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса

Так накоплялись богатства; а за богатством всегда следует власть[189]. Но все-таки, чем больше мы проникаем в жизнь тех времен — шестого и седьмого столетий, — тем более мы убеждаемся, что для установления власти меньшинства потребовался, помимо богатства и военной силы, еще один элемент. Это был элемент закона и права — желание масс сохранить мир и установить то, что они считали правосудием; и это желание дало вождям дружин, — князьям, герцогам, королям и т. п. — ту силу, которую они приобрели двумя или тремя столетиями позже. Та же идея правосудия, выросшая в родовом периоде, но понимаемого теперь как должное возмездие за причиненную обиду, прошла красной нитью чрез историю всех последовавших установлений; и в значительно большей мере, чем военные или экономические причины, она послужила основой, на которой развилась власть королей и феодальных владетелей.

Действительно, главною заботою варварских деревенских общин было тогда (как и теперь, у современных нам народов, стоящих на той же ступени развития), быстрое прекращение семейных войн, возникавших из-за кровавой мести, вследствие ходячих в то время представлений о правосудии. Как только возникала ссора между двумя общинниками, в нее немедленно вступалась община, и мирской сход, выслушавши дело, назначал размер виры (wergeld), т. е. возмездия, которое следовало выплатить пострадавшему, или его семье, а равным образом и размер пени (fred) за нарушение мира, которая уплачивалась общине. Внутри самой общины раздоры легко улаживались таким путем. Но когда являлся случай кровавой мести между двумя различными племенами, или двумя конфедерациями племен, тогда — несмотря на все меры, принимавшиеся для предупреждения подобных войн[190], — трудно было найти такого посредника, или знатока обычного права, которого решение было бы приемлемо обеими сторонами, по доверию к его беспристрастию и знакомству с древнейшими законами. Затруднение еще более осложнялось тем, что обычное право различных племен и конфедераций не одинаково определяло размеры виры в различных случаях.

Вследствие этого явился обычай брать судью из среды таких семей, или таких родов, которые были известны тем, что они сохраняют древний закон во всей чистоте, — что они обладают знанием песен, стихов, саг и т. д., при помощи которых закон удерживался в памяти. Сохранение закона таким путем стало своего рода искусством, «мистерией», тщательно передаваемой из поколения в поколение в известных семьях. Так, например, в Исландии и в других скандинавских странах на всяком Allthing, или национальном вече, lovsogmathr (сказитель прав) распевал на память все обычное право, для поучения собравшихся; в Ирландии, как известно, существовал особый класс людей, имевших репутацию знатоков древних преданий, и вследствие этого пользовавшихся большим авторитетом в качестве судей[191]. Поэтому, когда мы находим в русских летописях известие, что некоторые племена северо-западной России, видя все возраставшие беспорядки, происходившие от того, что «род восстал на род», обратились к норманнским варягам (varingiar) и просили их стать судьями и начальниками дружин; когда мы видим далее князей, выбираемых неизменно в течение следующих двух столетий из одной и той же норманнской семьи, мы должны признать, что славяне допускали в этих норманнах лучшее знакомство с законами того обычного права, которое различные славянские роды признавали для себя подходящим[192]. В этом случае, обладание рунами, служившими для записи древних обычаев, являлось тогда положительным преимуществом на стороне норманнов; хотя в других случаях имеются также указания на то, что за судьями обращались к «старшему» роду, т. е. к ветви, считавшейся материнскою, и что решения этих судей считались самыми справедливыми[193]. Наконец, в более позднюю пору, мы видим явную склонность выбирать судей из среды христианского духовенства, которое в то время еще придерживалось основного, теперь забытого, начала в христианстве, — что месть не составляет акта правосудия. В то время христианское духовенство открывало свои церкви, как места убежища для людей, убегавших от кровавой мести, и оно охотно выступало в качестве посредников в уголовных делах, всегда противясь старому родовому началу — «жизнь за жизнь и рана за рану».

Одним словом, чем глубже мы проникаем в историю ранних установлений, тем меньше мы находим оснований для военной теории происхождения власти, которой держится Спенсер. Судя по всему, даже та власть, которая позднее стала таким источником угнетения, имела свое происхождение в мирных наклонностях масс.