Взаперти

Уж не знаю, кем я была до того, как оказалась здесь, но наблюдать за танцем больших пушистых снежинок — мое самое-пресамое любимое занятие. Я всегда знаю, когда Это случится, просто чувствую — скоро. Спешу занять место на холме и с трепещущим в груди сердцем наблюдаю, как белоснежное покрывало вихрем взмывает с земли, проносится под куполом и чарующим вальсом опускается обратно.

Земля при этом содрогается и порой бывает сложно усидеть на месте, но только Шуршила никак не может привыкнуть к подобным встряскам, мне же больше не страшно, я же знаю — когда дыхание моего мира вновь застынет, и последняя снежинка коснется земли, я снова увижу его — моего Кайна.

* * *

"Ты сегодня такая красивая, Амелия", — читаю по губам и горящему взгляду больших голубых глаз Кайна.

На нем все та же белоснежная рубашка навыпуск, которая явно ему велика и мешковатые штаны, а из-под серой шляпы с полями выбиваются угольно-черные локоны и так забавно торчат во все стороны, что это всегда вызывает у меня улыбку.

Кайн прижимает ладони к поверхности стеклянного шара, в котором заточен, а я в ответ касаюсь пальцами "своего" стекла.

Мы живем "по разные стороны", в разных мирах, и из-за прозрачных стен разделяющих нас, я ни разу не слышала его голос. Уверена, мне бы понравилось слушать Кайна. Я бы, затаив дыхание, ловила каждое слово, что дарили бы мне его уста, с таким же наслаждением, с которым ловлю снежинки приятным холодком скользящие по коже.

— Я так рада, что ты пришел, — с нежностью улыбаюсь, и его окутывающий теплом взгляд замирает на моих губах. — Я рада, что ты пришел, — повторяю разборчивей, и Кайн с пониманием кивает в ответ.

Так и стоим, глядя друг на друга. Я улыбаюсь, а улыбка моего друга медленно гаснет, мальчишеское лицо наполняется недетской задумчивостью, а брови тяжелой полоской сдвигаются к переносице.

И мне на сердце тягостно становится.

Кайн стал лучшим, что есть в моей жизни. Кайн стал мне дорогим другом, горячо любимым, единственным человеком, что есть в моей жизни. Когда Кайн смеется, смеюсь и я. Когда Кайну грустно, грусть наполняет и меня.

Кайн так часто грустит…

Он присаживается на землю, подбирает под себя ноги, вытаскивает из нагрудного кармана блокнот размером с половину ладошки, карандаш, и размашистым почерком пишет:

"У тебя все хорошо?"

Киваю и улыбаюсь шире, рассчитывая поскорее увидеть заветную улыбку облегчения в ответ, но Кайн не дарит мне ее. Все также мрачен и погружен в тягостные мысли — по лицу вижу.

Мой Кайн…

Со счету можно сбиться, в который раз он приходит со мной повидаться и как-то так повелось, что приглашением на встречу всегда становится метель в моем мире. Хотелось бы мне иметь возможность видеть его каждый день. Хотелось бы мне, чтобы вихрь из снега никогда не прекращался, а Кайн никогда не уходил… Просто, чтобы любоваться им вечно. Просто… просто потому, что мне так отчаянно сильно хочется его видеть. Но…

"Я обязательно что-нибудь придумаю, Амелия", — читаю новую запись в блокнотике.

…но Кайн все еще верит, что придумает иной способ, чтобы мы были вместе. Не в разных мирах, не по разные стороны, а действительно — вместе, рядом.

"Хорошо", — говорю одними губами.

"Не веришь?"

Склоняю голову набок и слабо качаю ею.

"Не веришь", — зачеркнув знак вопроса, Кайн вновь переворачивает ко мне блокнот.

"Я вызволю тебя оттуда, чего бы мне это не стоило. Даю слово, Амелия"

Вновь не отвечаю. Мне не нравится такое обещание. Я не хочу, чтобы Кайну было плохо… из-за меня.

"ОНИ не приходили?" — пишет Кайн на новом листке, а я в ответ качаю головой.

"Хорошо", — читаю по его губам. Кайн вздыхает, и кружочек стекла между нами немного запотевает. Всего секунды проходят, когда его лицо кажется мутным пятном, а я уже скучаю…

Вижу, как Кайн прячет блокнот обратно в карман, и содрогаюсь от тревожной мысли — уходит. В глупой попытке остановить, прижимаю ладонь к стеклу, так сильно желая взять его за руку, притянуть к себе, обнять, но не могу… Преграда между нами нерушима.

"Не уходи… Еще рано", — с надеждой шепчу дрожащим голосом, когда Кайн вновь выдыхает на стекло и подушечкой указательного пальца рисует в запотевшем кружочке маленькое сердечко.

* * *

Этой ночью было неспокойно.

Эту ночь вновь наполняли голоса.

Сжавшись калачиком под одеялом, смотрела на дверь, как пугливый загнанный в угол зверек, и умоляла сердце не стучать так громко; а вдруг услышат?.. Умоляла ИХ уходить поскорее, оставить в покое меня и Шуршилу, который с их приходом тут же шмыгнул под одеяло, вжался мне в живот, и задрожал так сильно, что понять не могла: то ли это ему настолько страшно, то ли трясемся мы оба.

Тусклый красный свет просачивался сквозь дверные щели, бродил по стенам, огромными извивающимися щупальцами, рыща, пытаясь нащупать, схватить.

Зажмурилась, так крепко, что больно стало. А сердце как заныло… Душа застонала, волосы от страха встали дыбом.

Демонический смех раздался снаружи, будто эхом отскочил от стен и ударил по перепонкам.