Взаперти

Уже скорее утро, чем ночь, коллеги давным-давно разбежались по домам, а я пью кофе на кухне. Обычный черный из автомата, к черту давление. Я бы сейчас еще и виски выпил, но на работе нельзя.

Весь вечер занимался обычными делами: получил отчет из лаборатории, пересказал Джемме предварительные итоги, позвонил мисс Стрит, убедившись, что про Ирландца она ничего не знает. Работал, хотя в голове вертелись только фотография и фоторобот.

Электра Рейн, да? Не единственная выжившая в той катастрофе, хотя свежеиспеченные хозяева компании сделали все, чтобы об этом забыли. Чтобы никто не вспоминал, что ребенок у гения Восточного побережья был не один.

Это дело вел не я, куда мне. В убойном у нас работала Мария.

Отхлебываю еще черной жижи, запиваю таблетки. Повысили давление, понизили давление, соблюли баланс. Знаю, я так себя угроблю. Сейчас плевать.

Она ненавидела эту историю и помнила о ней. Повторяла: «Что-то я упустила, Пол. Точно что-то упустила». Теперь я понимаю, почему до сих пор жив. Чтобы, увидев тебя за пределом смерти, сказать: «Я знаю, кто убил Рейнов». Хотя ты, конечно, теперь знаешь это сама.

Спускаюсь в подвал. Дежурный дремлет над книгой.

– А, Сандерс. Чего бродишь по ночам?

Разыскиваю дело в электронном виде. Потом по каталогу нахожу картонную папку, перебираю фотографии. Четырнадцатилетний пацан, равнодушное лицо, длинные светлые волосы, едва заметные веснушки. Убийца? Все были уверены, что да. Все, кроме Марии.

Вспышка боли. Пошевелиться невозможно, жжение, выдернувшее меня из забытья, угасает, сосредотачиваясь в искалеченной руке.

– Очнулся, – отмечает навалившаяся мне на грудь полицейская.

Пытаюсь поймать ее взгляд, но Бемби смотрит в стену. Приподнимаю голову, понимаю, что лежу на столе. Вижу равнодушное лицо Мори, удерживающего мои ноги, только едва намеченная улыбка касается губ.

– Вот и хорошо, – говорит Бет со стороны моей несчастной руки. – Можете отпускать. Ты же не будешь мешать, правда, Эдриан?

– Не буду, – хмыкаю я, но продолжить не успеваю.

Потому что они действительно отстраняются, словно держали меня только из-за того, что закончилось обезболивающее. Инстинктивно поворачиваюсь, смотрю на левую руку и тут же зажмуриваюсь. Не хочется считать это частью своего тела. Фыркает рядом Эл.

– А я смотрел. Эй, Дождь, ты трусливей меня!

Через силу улыбаюсь. Видеть кровь через камеры было проще. Особенно не свою.

– Ты повредил связки. – Голос у Бет ровный, интонации идеального врача. – Кисть, возможно, будет плохо работать, и шрамы, конечно, останутся серьезные. Не все обрывки я смогла ровно сшить.

Судя по тому, что я видел, «серьезные шрамы» – сильно преуменьшенное описание того, как будет выглядеть моя рука.

Ситуация нереальна настолько, что приходится цепляться за обыденные детали. Хочется спросить: «Вы вообще поняли, кто я? Если да, то почему не убили меня?» Знаю, это не лучшая идея, но другой у меня нет. Не понимать, что происходит, тяжелей.

– Ага, щас, убить, – фыркает Рика. – Ты мне должен интервью!

– И по-моему, сейчас тебе страшней, – вздыхает Лекс.

– А Женевская конвенция запрещает пытки, – подхватывает Эл.

Смеется хором с Рикой, сияют улыбками. Лекс тянется погладить меня по голове, сталкивается с Нэбом. Тот просит мягко:

– Не бойся нас. Мы не враги.

– Кто откажется от живой подсказки к тестам, – хмыкает Рика.

– Я не смогу помочь, – качаю головой. – Только посоветовать доверять друг другу, но это и так понятно. Нижние тесты слишком опасны, чтобы идти туда, рассчитывая на подсказку.

Замолкаю. Я ведь оправдываюсь перед ними. Я боюсь, потому что их много. Потому что я их не понимаю.