Взаперти

– Значит, все думаем над этим вопросом, – приказал Виктор Рейнгольдович. – А пока идем дальше. Допустим, мы рассадили мерзавцев по разным тюрьмам. Люди Филиппова начали их мытарить: сознайтесь, иначе хуже будет. Лгуны теперь один на один с полицией, защитить их некому, они начинают нервничать и давать слабину. Наши действия?

Опять заговорил Запасов:

– Я к каждому приду на допрос, в форме и с грозной физиономией. Скажу: желаете на каторгу по политическому обвинению? Легко и с удовольствием. Вставлю вас в любое дело, показания агентуры подошью, улики подброшу. И поедете в Зерентуй на пятнадцать лет! Посмотрим, как они тогда запоют.

Мысль была сильная. Связываться с жандармами в России мало кто хотел. Только провинись перед ними – и окажешься очень далеко.

Таубе обратился к капитану Продану:

– А что может армия, Игорь Алексеевич?

– Вот я им шпионаж пропишу, – свирепо ответил контрразведчик. – Восемь лет каторги уже обеспечено. Мы с Дмитрием Иннокентьевичем навалимся на стервецов с двух сторон. Будем давить, пока сок не полезет.

Вроде бы для первого заседания комитета по спасению Лыкова, как иронично окрестил его Азвестопуло, идей было достаточно. Можно и расходиться. Но под занавес речь взял аналитик. Анисимов спросил бывшего шефа[42]:

– Как вы объясняете случившееся? Пять арестантов решили повалить знаменитого сыщика. Который тридцать лет их конопатил. Согласитесь, смелый поступок. И рискованный. Только ли месть стоит за ним?

– Да, – оживился Таубе, – признавайся, Алексей Николаевич: кому ты перешел дорогу на этот раз? Мы уже рассуждали на эту тему, ломали голову.

– И мы с Сергеем Маноловичем рассуждали. Вроде никому я дорогу не переходил. Вел обычные дознания.

– Точно ли? Похоже на умелую руку. Так подгадать: арест Мохова, к которому у тебя имеются личные счеты. Затем резкий разговор с министром. И буквально несколько дней спустя – смерть арестанта после допроса. Для Макарова это было словно красная тряпка для быка. Он потерял способность мыслить логически. Ведь забить арестанта до смерти в столичной тюрьме – полнейшая глупость. Такой опытный человек, как ты, никогда бы на это не пошел. Я вот понимаю, что ты не убивал Мохова на допросе. Захотел – сделал бы это по-умному. Но ваш далдон рассудил по-своему. Как дурак рассудил.

Все собравшиеся, кроме военных, подчинялись министру внутренних дел. И слушать такие эпитеты в адрес начальства им было не совсем ловко. Однако в душе каждый согласился с генерал-майором.

– Так, стало быть, никому из сильных мира сего вы не насолили? – вновь заговорил Анисимов. – Подумайте еще раз. Не верю я в такие совпадения.

Лыков рассудительно ответил:

– Задумать и осуществить заговор против меня мог только кто-то весьма и весьма влиятельный. И очень информированный. За шесть дней все увязать! Таких мне уже давно не встречалось. Подобный масштаб – для князя Мамина. Вот был противник! Его афера с кражами на железных дорогах до сих пор поражает своими оборотами. Три миллиона вывез во Францию в золотых монетах. Но Мамин умер под следствием два года назад. Навряд ли это он мстит мне из могилы.

– А точно умер? – засомневался Анисимов. – Хитрый человек и смерть подделает.

– Точно, – подтвердил сыщик. – Я, признаться, так же думал. Поэтому на всякий случай поехал на опознание. Князь мертв.

На этом совещание закончилось. Гости разошлись, а хозяин заперся в кабинете и выдул чуть не бутылку коньяка. В последние несколько дней он часто стал так делать. Наверное, слишком часто, и Ольга уже высказывала ему свое неудовольствие. Но Алексей Николаевич не мог иначе совладать с поселившимся внутри страхом. Его – и в тюрьму! Отнимут ордена. Переоденут в арестантский халат, обреют коротко и запечатают в камеру. Ужас, ужас, в это невозможно поверить, и смириться тоже невозможно. Но ход событий, кажется, неумолим. Как тут не напиться?

Потянулись тягостные дни. Чегодаев-Татарский по требованию сыщика устроил ему очные ставки с сидельцами сороковой камеры. Кайзеров и Дрига вели себя нагло и бесцеремонно. Тыкая пальцами в пока еще статского советника, они диктовали под запись свои лживые показания. Как несчастный Вовка Мохов, шатаясь и стеная, едва вошел в камеру. Как сполз на пол и они с трудом уложили его на кровать. Тот начал рассказывать о допросе, в подробностях описывал, каким зверским побоям подвергся он от кулаков бесчеловечного полицейского чиновника. Успел-де пояснить, что Лыков мстил за своего товарища, которого застрелили в Москве. Даже фамилию они запомнили: Форосков. А потом, уже за полночь, когда все уснули, Вовка стал хрипеть, посинел, начались судороги. Кончался, мол, несчастный человек от невыносимых мучений.

– А что же вы не позвали надзирателя? – спросил судебный следователь.

– Побоялись. Очень они не любят, когда их посреди сна будят.

– Так и дали помереть товарищу?

– Да какой он нам товарищ? Своя шкура дороже. Хотя фартовый был неплохой, да.

– А Лыков вас самих, вы говорили, прежде бил на допросах?