Взаперти

В завершение узел пополнился спальными принадлежностями. Алексею Николаевичу вручили постельник[72] и чехол для подушки, и к ним двенадцать фунтов соломы для набивки. Из белья положили наволочки и пододеяльники, тоже по две штуки. И два одеяла: летнее и зимнее. Заодно ключник пояснил, что нательное белье меняют раз в неделю, после бани, простыню и верхнюю наволочку – два раза в месяц, а одеяло и нижнюю наволочку – раз в два месяца. Но, если есть желание и деньги, мыть белье можно чаще.

После ключника по вещам дежурный повел арестанта к ключнику по продовольствию. Там беседа получилась короткой. Лыков подписал обязательство кормиться за свой счет, а экономию отдать в пользу исправительного отделения. На вопрос, где лучше столоваться, ему ответили: да хоть у «Донона». Но дешевле брать из кухмистерской напротив Львиного мостика. За два рубля в день получите трехразовое питание, с тестным и морсом. В пост сами решаете, желаете оскоромиться или нет. Сахар с чаем дозволяется получать по выписке, или вам родственники на свидание принесут.

После ключников Лыкова повели обратно в канцелярию. Дежурный по конторе изнемогал под тяжестью чемодана и узла, и новичок сунул ему в карман рублевину. Тот остановился, вытер пот и сказал:

– Благодарствуйте! Того… завсегда обращайтесь, ежели что.

В конторе история с предварительной инструкцией повторилась. Но, видимо, Кочетков уже дал письмоводителю нужные указания, поэтому тот позвал Лыкова почти сразу. И вел себя до неприличия подобострастно.

Ему пришлось завести несколько документов. Первым был так называемый листок, он же форма номер два. Лыков ответил на обязательные вопросы: фамилия, имя и отчество; каким судом и когда осужден; срок заключения; начало наказания; род преступления; в который раз подвергается наказанию; звание до осуждения; лета от роду; семейное положение; вероисповедание; образование; род занятий на свободе; какие знает мастерства; отметка о поведении в тюрьме, если ранее содержался под стражей.

Затем письмоводитель занес сведения из листа в алфавит и в книгу сроков, и эти три бумаги составили арестантское дело заключенного А. Н. Лыкова. Четвертой и последней на сегодня бумагой стало объявление доверия начальнику тюрьмы – чтобы тот мог получать адресованную Алексею Николаевичу почтовую корреспонденцию.

Новенький уже собирался идти в камеру, как вдруг дверь распахнулась, и без стука вошел высокий дородный господин. Он был одет в казенный бушлат, а под ним – в дорогую сорочку из мадаполама, с шейной запонкой из крупной жемчужины.

– Добрый день, Андрей Захарович, – непринужденно поздоровался он с письмоводителем. Тот мигом вскочил и пододвинул гостю стул.

– Чего изволите, Евстратий Агафонович?

– Я по делу. Нужно срочно телефонировать.

– Поверенному?

– Да, этому необязательному человеку. Удивляюсь сам себе: почему я его до сих пор не уволил?

Письмоводитель тут же снял трубку, крутанул ручку индукторного вызова и произнес:

– Барышня! Два-два-два-ноль-два!

Послушал некоторое время, дождался ответа и крикнул в мембрану:

– Это Зеебоде? А тут Добрококи. Вас желает слышать господин Салатко-Петрищев. Соединяю.

И передал странно одетому господину отвод. Тот взял его двумя пальцами и зычно гаркнул:

– Зеебоде, колбасная душа! Срочно купи на сорок тысяч акций Майкопской нефтяной и транспортной компании. Да, чем быстрее, тем лучше. Как нет денег? Приезжай завтра же, я все подпишу. Почему не сказал, что кончилась наличность? Вот всегда ты так, Зеебоде. Когда-нибудь я тебя действительно уволю. Ну, отключаюсь.

Салатко-Петрищев бросил трубку на рычаги, покосился на Лыкова, но спрашивать ни о чем не стал. Вместо этого он извлек из кармана бушлата наполовину пустую бутылку новомодного коньяка «Гази-Бек». Поставил перед письмоводителем и сказал с той же повелительной интонацией:

– Надо срочно приобрести полдюжины. Я пришлю к вам Арсения, будьте добры распорядиться.

– Понравился, стало быть, Евстратий Агафонович?

– Годится. Ну, желаю здравствовать. Ах да! На коньяк-то дать забыл…

Шумный посетитель бросил на стол пятидесятирублевый билет и удалился.

Лыков понял, что в Петербургском исправительном отделении есть сидельцы много важнее его. Полдюжины «Гази-Бека» стоят тридцать пять целковых. А еще пятнадцать за что? Неужели за право пользоваться телефоном? Он не удержался и спросил:

– Шумный господин не из Четвертого отделения?

– Так точно, – улыбнулся письмоводитель. – У него камера напротив вашей. Господин Салатко-Петрищев – неужели не слышали? Дело о злонамеренном банкротстве. Ни с того ни с сего прекратил платежи и объявил себя нищим. Нагрел поставщиков на девятьсот восемьдесят тысяч. Дали три года исправительных, из них половину он уже отсидел. Скоро получит условное досрочное освобождение и выйдет на волю. Богатый и свободный.

– Но его же не пропишут в столицах. Как Салатко продолжит свои мошенничества?

– Да никак. Уедет в Вену, он там деньги прячет. И заживет в удовольствие…

Добрококи даже причмокнул от зависти.