Взаперти

– Нет, Алексей Николаевич, вы неправильно меня поняли. Ведь из карцера я вас вытащил. И конечно, что касается выполнения поручений начальства, я на вашей стороне…

Потом сказал Сахтанскому:

– Делаю вам очередной выговор. Впредь Лыкову не мешать, а помогать. Мы все сейчас на нитке висим. Хрулев закусил удила, откуда-то он точно узнал, что в Петербургском исправительном арестантском отделении непорядок. Так и службы можно лишиться.

– Слушаюсь, – буркнул капитан.

– Свободны.

Бурбон ушел, а сыщик рассказал смотрителю о происшествии в обувной мастерской. Кочетков тут же вызвал обоих взбунтовавшихся сапожников. Выслушал и приказал младшему помощнику ротмистру Белозору провести дознание.

Вечером за чаем Лыков сказал Курган-Губенко:

– Леонид Панфилович, предлагаю вам одуматься.

– В каком смысле?

– Ну, перейти avec armes et bagages[104] в мой стан.

Пристав отодвинул стакан и потребовал пояснить. Во французском, мол, не силен, скажите по-русски. Сыщик сообщил о случае в мастерской и о разговоре со смотрителем. И взял быка за рога:

– Я знаю, что вы в доле и хорошо получаете от этого воровства. Предлагаю явиться с повинной. Сообщить все, что вам известно, особенно фамилии интендантов. Потом вам нужно будет подтвердить свои показания в суде, чтобы остаться свидетелем, а не обвиняемым. Иначе за холку и в мешок. Вам мало того срока, что получили? Могу прибавить.

– Вы?

– Я. Не сам, конечно. Но закон есть закон, и вам от него не уйти. Ежели останетесь вором. Когда я выйду на свободу…

– Вы сначала выйдите!

– Когда я выйду, тут вместо трипотажа[105] с арестантскими деньгами будет пепелище. Советую не мешать мне, а помогать. Ну?

– Поражаюсь! – вскочил Курган-Губенко. – Поражаюсь вашей наглости и самоуверенности. Сидите в одной с нами камере, лишены всех прав и преимуществ. А ведете себя как принц со своими вассалами. Я ворую? А вы? Вы человека убили! В сто раз хуже любого воровства. А туда же… И меня стыдить? В чужое просо не пихай носа!

– Стало быть, вы не послушаете моего совета?

– Ступайте прочь! Вы такой же арестант, как и я. Слезьте уже с облака на землю, оно существует лишь в вашем раздувшемся воображении. Человечишко мышиного горизонта!

На этих словах в камеру вбежал Огарков и закричал, размахивая газетой:

– Ура! Ура!

– Опубликовали? – догадался Алексей Николаевич.

– Да, в сегодняшнем номере «Нового времени». Вот, глядите.

Николай Викторович развернул газету. Лыков присмотрелся: действительно, на третьей полосе, в «подвале». «Заживо погребенный. Из жизни сыщика N». И подпись в конце – Н. Факелов.

– Поздравляю, – крепко пожал он руку новоиспеченному автору. – А денег-то дали?

– Двадцать пять рублей, – срывающимся голосом сообщил помощник пристава. – Сам Меньшиков прислал мне письмо вместе с гонораром. А там такие слова… Вот, глазам не верю. С ума можно сойти.

Лыков прочитал послание от знаменитого журналиста. Тот писал Огаркову, что у него бойкое перо, что читатели любят детективные рассказы и «Новое время» с удовольствием возьмет другие тексты Николая Викторовича, буде они появятся.

На радостях Огарков-Факелов купил втридорога с рук бутылку рябиновой на коньяке и отдал ее в общее пользование. Как раз явился припозднившийся Пакора, и трое бывших полицейских быстро истребили настойку. Курган не участвовал в распитии – он ушел из камеры неизвестно куда и вернулся лишь к отбою.

Лыков уже праздновал победу. Сапожное отделение добилось честных показателей, Сахтанский присмирел, побитый «иван» прятался в своем коридоре… Еще немного, и воровству конец. Но фартовые сумели ответить.

Сначала в бане ранили Ребуса. Сунули нож в бок, так, чтобы не убить, но сильно напугать. А на другой день атаковали Лыкова.

В благородном отделении проводили санитарную обработку камер. Делалась она по старинке. Лыков видел такое в восемьдесят третьем году, когда шел по этапу в Забайкалье. К его удивлению, способ дезинфекции с тех пор не изменился.

Утром после завтрака Федор отправился на работы, Курган-Губенко тоже куда-то делся. Лыков с Огарковым сидели в камере вдвоем. Вскоре их попросили «погулять». Арестанты начали заклеивать полосками бумаги оконную раму и щели в дощатом полу. Затем принесли два ушата с водой и поставили их посреди помещения. Огарков хотел уйти сочинять в библиотеку, но Алексей Николаевич уговорил его остаться. Сказал: это пригодится вам при описании тюремного быта.

Они стояли в коридоре и наблюдали за работами. Вскоре дезинфекторы бросили в ушаты раскаленные кирпичи, камера стала наполняться паром. Лыков глазел, а в голове у него вдруг ни с того ни с сего возникла фраза, сказанная во сне Федором Ратмановым: «Бойся черного человека». Кого же Буффало имел в виду? У Пашки Адуя черные волосы. И Жежель тоже не блондин.

По коридору уже тащили в их сторону кувшин и таз. Сыщик пояснял помощнику пристава: