Взбаламученное море

— «Колокол»!.. — произнес мрачным голосом жандармский офицер.

— Откладывайте! — сказал ему полицеймейстер.

— Ненапечатанные русские стихотворения, — продолжал офицер.

— Какие это? — спрашивал полицеймейстер.

— Да я не знаю-с! «О, ты, Рылеев, друг…» — прибавил он, пробежав первый стих.

— Откладывайте! — сказал полицеймейстер.

— Еще стихотворение: «Буянов, мой сосед», — произнес жандармский офицер.

— Откладывайте! — сказал полицеймейстер.

— Картины голых женщин, — продолжал жандарм.

— Тоже! — повторил полицеймейстер и потом, обратившись к Басардину, прибавил: — Я думал, что вы молодой еще очень человек, а уж по лицу-то, видно, собрались с годками… Стыдно… очень стыдно…

— Но, скажите, что же я сделал? — говорил Басардин, стараясь улыбнуться, но в сущности совершенно упав духом.

— Сами понимаете, я думаю… не маленькие… Собрали бумаги? — спросил полицеймейстер у жандарма.

— Собрал-с!

— Ну, поедемте и вы! — прибавил полицеймейстер Виктору: — в часть вас свезу. Велите себе принести матрац, что ли: у нас ничего там нет!

— Как в часть?.. Это… это… — говорил Виктор: — это уже подло! — возразил он наконец.

— А пасквили писать благородно? — спросил его полицеймейстер.

— Это я писал для пользы общества, — объяснил Басардин.

— А я вас для пользы общества сажаю в часть… Вы так понимаете, а я иначе!

— Это чорт знает что такое! — говорил Басардин, садясь с полицеймейстером на пролетки.

— Не чорт знает, а только то, что эта общественная польза вещь очень многообразная! — объяснил ему полицеймейстер.

21 Новый обличитель

Около К… буря страшно шумела. Ветер, казалось, хотел сорвать флаги и флюгера с крепостных башен. У обрывистого берега валы бились и рассыпались о каменный утес.

Впереди хоть бы капля света, и только дул оттуда холодный ветер; но вот вдали, в бездне темноты, мелькнули две светящиеся точки, скрылись было сначала, но потом снова появились и не пропадали уже более.

Это шел пароход «Колхида». Пассажиров было немного: муж с женой, сидевшие на палубе и завернувшиеся в одну кожу, чтобы спасти себя от брызгавшей на них воды, а у самой кормы, в совершенной темноте, стоял высокий мужик, опершись на перила и глядя в воду.

Матросы заботливо бегали по палубе.

Ветер начинал дуть порывистее и сильнее.

На носу засветил фальшфейер.

С видневшегося маяка ответили тем же.

Мужик спросил проходившего мимо матроса:

— А что, служба, не далече до города?

— Да вон! — отвечал тот, указывая на довольно близкие огни.

— А это таможенная коса? — спросил опять мужик, указывая на огонь, мелькавший вдали от прочих.

— Да, отвечал матрос, уходя от него.

Вслед затем мужика как бы не бывало на палубе.

— Что такое в воду упало? — спросил капитан со своей вышки.

— Кто свалился? — повторил он еще раз и уж строго.

— Мужик, надо быть, ваше благородие.

— Спустить катер! — скомандовал капитан.

Несколько матросов бросились и стали спускать его, но лодка не шла.

— Спускайте скорей! Разорву вас, как собак! — кричал с вышки капитан.

— Нейдем, ваше благородие, блоки совсем не смазаны!

— Я вам дам, чортовы дети! — кричал капитан.

Лодку наконец спустили, и человека четыре матросов соскочили в нее.

— А на смазку-то, я сам видел, в отчетах сказано, что употребляется по 3.000 руб. сер. в год! — объяснил прозябнувий супруг своей супруге под кожей.

Они, видно, были из несчастных акционеров, а потому ничего больше уж и не сказали, а еще крепче прижались друг к другу.

Матросы в лодке сначала проехали по прямой линии от парохода к берегу, потом заехали вправо. Ничего не видать, кроме пенящихся волн.

— Чорт найдет его! — проговорил один из них.

— Да что его угораздило? Пьян, что ли, был? — спросил другой.

— Нет, чай, надо быть, нарочно! — объяснил третий.

— Где ж тут ловить-то его… Поди, чай, засосало под пароход, и плывет под кормой.

— И пил же он, паря, на пароходе-то шибко.

— Пил?

— И, Господи! Маркитант сказывал, рублев на двадцать он напил у него… Заберите-ка однакоже влево! — заключил матрос, но и влево ничего.

— На пароходе, робята, ну его к праху, где тут сыщешь! — сказали почти все в один голос и поехали на пароход.

Мужик между тем был недалеко от них и, при их приближении, только нырнул в воду и вынырнул потом далеко от них. Подплыв к косе, он стал на ноги. Тут ему было всего по пояс. Он не пошел прямо на берег, а стал обходить всю косу кругом; на том месте, где и подъезду не было, ухватился за камень, стал взбираться, как кошка, на утес и только по временам ругался.

— Все рученьки-то, дьявол, раззанозил каменьями этими… Ну, поехала, лешая! — говорил он, когда нога его случайно скользила и опускалась. — Как итти-то в этой мокроте? — прибавил он, став наконец на вершину скалы и осматривая свой костюм.

— Ну, чорт, велика барыня, — заключил он и пошел.

На набережной он вошел во двор Софи; вероятно, очень знакомый с местностью, он сейчас же забрался через перила на галлерею и приложил свое лицо к освещенному стеклу девичьей.

Там сидела молоденькая горничная.

— О, чорт, это другая какая-то лешая! — сказал он и постучал пальцем.

Горничная с испугом взглянула в окно.