Взбаламученное море

Евпраксия пожала плечами.

— Ну, подай только Бог терпенье жить с тобой, — сказала она.

— Что ж? Прогоните меня, как тварь какую-нибудь бесчувственную, как мерзавца, подлеца!

— Ни то ни другое, а человек без характера… Малейшая удача мы уж и на небесах: прекрасно все, бесподобно! А неудача — сейчас и в отчаяние! Жизнь — не гулянье в саду: все может случиться.

— Все! Хорошо все! Пятьдесят тысяч потерял! О, я не перенесу этого и убью себя! — воскликнул опять Бакланов в бешенстве.

— Перестань, говорят тебе! — прикрикнула на него Евпраксия строго: — не ты один, а многие потеряли, и победней тебя; может быть, свои последние, трудовые гроши.

— Они теряли свои деньги, а я потерял чужие, ваши, — отвечал ядовито Бакланов.

— Какие же чужие?.. Если я принадлежу тебе, так деньги мои и подавно, и кроме того… конечно, кто говорит, потеря довольно ощутительная; но все-таки не совсем еще разорены… Бог даст, будешь здоров да спокоен, не столько еще наживешь…

Слова жены заметно успокоили Бакланова. Он хотя и сидел еще задумавшись, но не кричал уже более.

— Ну, что теперь станешь делать? Что? — говорил он, разводя руками. — опять надо впрягться в эту службу проклятую. Вы, пожалуйста, завтра же отпустите меня в Петербург; я поеду искать должности.

— Сделай милость, очень рада! — подхватила Евпраксия: — а то ведь, ей-Богу, скучно на тебя смотреть: скучает, ничего не делает!

— Поеду! — повторял Бакланов как бы сам с собою и потом, после нескольких минут молчания, снова обратился к жене:

— Вы на меня не сердитесь?

— Уверяю тебя, нисколько.

— Ну, поцелуйте меня в доказательство этого.

Евпраксия подошла и поцеловала его.

— Мне гораздо вот непрятнее было, когда ты тяготился семейной жизнью, а что потеряли часть капитала — велика важность! — сказала она.

— Ты великая женщина! — проговорил наконец Бакланов, вздыхая и слегка отталкивая ее от себя.

Через несколько минут он уже спал, а Евпраксия не спала всю ночь: спокойствие ее, видно, было только наружное!

24 Сцена хоть бы из французского романа

Следующая ночь еще была теплее, темнее и тише.

День этот была среда. У Софи, по обыкновению, были гости и, как нарочно, очень много. Девица Каролина-Мария-Терезия привезла к ней двух сестер, выписанных ею с родины, тоже жить насчет ее друга. За девицею Порховскою приехало ровно четыре кавалера. Сама Софи, впрочем, была скучна и ни с кеми не говорила ни слова. Утомленная и доведенная еще до большей тоски болтовней гостей, она встала и пошла-было в задние комнаты, чтобы хоть на несколько минут остаться одной; но там застала Иродиаду, сверх обыкновения, в платке на голове, а не в шляпке. Софи отвернулась. Ей стало неприятно и точно страшно встречаться с своею прежнею поверенной.

— Здравствуй! Где ж ты нынче живешь? — спросила она ее, чтобы что-нибудь сказать.

— На квартире-с.

— Не у места еще?

— Нет-с.

И Софи опять возвратилась в залу.

Сев за рояль и взяв на нем несколько аккордов, она не прислушивалась к звонку, но никто не приезжал.

Софи подозвала к себе одного из молодых людей.

— Садитесь тут, у моих ног, — сказала она.

Тот в самом деле поместился у ног ее.

— Ну, говорите мне любезности, говорите, что я как ангел хороша, что вы от любви ко мне застрелитесь.

— Первое совершенно справедливо, а второе нет, потому что жизнь свою и себя самого я люблю больше всего, — ответил молодой человек, желая сострить.

— Ох, как это неумно, вяло, натянуто! — говорила Софи. — Какие вы нынче все пошлые.

В девичьей между тем происходили своего рода хлопоты. Молодая горничная вошла с графином оршада и вся раскрасневшаяся.

— Ой, девушка. Так устала, что силушки нет, — говорила она Иродиаде.

— Где у вас чай нынче разливают: в спальне барыниной? — спросила та.

— Да, все там же.

— Дай, я разолью.

— Ой, сделай милость, голубушка! Мне еще за сухарями надо бежать, — сказала горничная и сама ушла.

Иродиада пошла в спальню к Софи. Увидя, что на той после гостиной, которая была видна из спальни, никого нет, она обернулась задом к туалету и оперлась на него; потом что-то такое щелкнуло, точно замок отперся, и Иродиада стала проворно класть себе в карман одну вещь, другую, третью. Затем замок снова щелкнул. Иродиада отошла от туалета и стала около чайного стола.

Горничная возвратилась и пошла подавать чай, а Иродиада следовала за ней с сухарями. Лицо ее при этом было совершенно бесстрастно.

Напоив гостей чаем, Иродиада стала собираться домой.

Молоденькая горничная останавливала ее.

— Да накушайтесь сами-то чайку, — сказала она.

— Нет, благодарю, далеко еще итти, — сказала Иродиада и поцеловалась с своею бывшею товаркой.

— Прощайте! — сказала она ей не совсем обыкновенным голосом.

— Прощайте, ангел мой! — отвечала ей та ласково.

В одном из глухих переулков Иродиада сошлась с мужчиной.

— Готово? — спросила она.

— Дожидается! — отвечал ей тот.

— Ну, веди!

Они пошли.

— Все сделали-с? — спросил ее мужчина каким-то почтительным голосом.

— Все!

Пройдя набережную, они стали пустырями пробираться к таможенной косе.