Взбаламученное море

– Готово? – спросила она.

– Дожидается! – отвечал ей тот.

– Ну, веди!

Они пошли.

– Все сделали-с? – спросил ее мужчина каким-то почтительным голосом.

– Все!

Пройдя набережную, они стали пустырями пробираться к таможенной косе.

На самом крутом ее месте мужчина, который был не кто иной, как Михайла, стал осторожно спускаться, придерживая Иродиаду за руку.

– Не оступитесь! – говорил он.

– Держись сам-то крепче, а я за тебя стану!..

Спустившись более чем до половины, Михайла крикнул:

– Мустафа!..

– Я! – отозвался снизу с лодки голос по-татарски.

– Ты куда нас повезешь? – спросил его и Михайла по-татарски.

– В деревню Оля… к брату… лошадь даст тебе, и поедешь.

– Смотри, свиное ухо, не обмани!

– Что мне тебя обманывать-то?

Михайла и спутница его соскочили в лодку.

– Отчаливай! – проговорил Михайла; но татарин успел уже махнуть веслами, и они плыли.

Отъехав несколько, татарин приостановился.

– Пересядь, любезный, на эту сторону, а то очень уж валит вправо-то, – сказал он Михайле.

Тот встал и начал пересаживаться; вдруг почувствовал, что его что-то страшно ударило в спину, и он сразу кувырнулся в воду.

– Батюшки, тонет! утонул! – вскрикнула Иродиада.

Татарин между тем греб дальше.

– Постой, чорт, дъявол, – кричала она, обертываясь то назад, то к татарину; но тот продолжал грести, и потом вскочил и повалил ее самое в лодку и наступил ей на грудь.

– Давай деньги! Подай! – говорил он и полез ей за пазуху; но в это время чья-то рука повернула лодку совсем вверх дном. Все пошли ко дну.

У Иродиады глаза, уши и рот захватило водой; она сделала усилие всплыть вверх и повыплыла. В стороне она увидела, что-то такое кипело, как в котле.

Вдруг на воде показался ее спутник и схватил ее за платье.

– Плыви за мной, – сказал он ей.

– Господи, он нас нагонит, пожалуй! – говорила Иродиада, едва барахтаясь руками.

– Не нагонит, – отвечал ей спутник: – у тебя все в кармане?

– Все… Ой, тошнехонько, тону! – кричала Иродиада.

– Не утонешь, недалеко! – отвечал ей спутник и взял ее за косу. – Я нарочно рулем держал, не давал ему далеко от берега-то отбиваться, – говорил он.

В самом деле, они через несколько минут были уже на берегу.

– О-о-ой! – стонала Иродиада.

– Пойдем, делать нечего, пешком, – сказал ей спутник.

– Пойдем! – отвечала она, едва переводя дыхание, и вслед затем оба скрылись в темноте.

На другой день к пароходной пристани прибило волнами утопленника-татарина с перерезанным горлом.

25. Неошибочное предчувствие Евпраксии

После разорения своего Бакланов начал еще более скучать.

Здесь мы должны глубоко запустить зонд в его душу и исследовать в ней самые сокровенные и потайные закоулки.

Состоя при семействе и подчиняясь ему, когда около всего этого группировалось сто тысяч денег и групповое имение, он полагал, что все-таки дело делает и, при подобной обстановке, может жить баричем. Но теперь, когда состояние женино с каждым днем все более и более уменьшалось, значит и этой причины не существовало. О, как ему, сообразив все это, захотелось и дали, и шири, и свободы!.. Мечты, одна другой несбыточнее, проходили беспрестанным калейдоскопом в его уме, а между тем он жил в самом обыденном, пошлом русле провинциальной семейной жизни… Из-за чего же было это бескорыстное и какое-то почти фантастическое убийство своего внутреннего «я»?

В одну из подобных минут, когда он именно таким образом думал сам с собой, ему подали записочку. Он прочитал ее, сконфузился и проворно спрятал ее в карман.

– Хорошо, – сказал он торопливо человеку, мотнув ему головой.

Тот вышел.

Евпраксия, обыкновенно никогда не обращавшая внимания, какие и от кого муж получает письма, на этот раз вдруг спросила:

От кого это?

– Так, от одного знакомого, – отвечал Бакланов, краснея.

– Покажи, – сказала ему Евпраксия, как будто бы и с улыбкой.

– Нет, не покажу, – отвечал Бакланов, тоже стараясь улыбаться.

– Покажи, говорят тебе! – повторила Евпраксия еще раз и уже настойчиво.

– Нет! Я ведь писем к вам не читаю.

– Читай; у меня секретов нет. Ну, покажи же! – говорила она и при этом даже встала и подошла к мужу.

Тот все еще продолжал улыбаться; но карман, в котором спрятал записку, прижал рукою.

– Покажи! – повторила настойчиво Евпраксия.

– Нет, нет и нет! – сказал решительно Бакланов.

– Ну, хорошо же! Я сама буду переписываться! – сказала Евпраксия, села и заплакала.

Бакланов не более, как во второй или в третий раз, в продолжение всего их супружества, видел слезы жены.

– Это глупо наконец! – проговорил он.

– Нет, не глупо! – возразила ему Евпраксия: – пустой и дрянной вы человечишка! – прибавила она потом.

– Ну, можете браниться, сколько вам угодно, – отвечал Бакланов и вышел.

– Что ты рассердилась из-за таких пустяков, – сказал ей Валерьян Сабакеев, бывший свидетелем всей этой сцены.

– Нет, не пустяки! – отвечала она, продолжая рыдать: – вероятно, от какой-нибудь госпожи своей получил.

– Ревность, значит, – заметил ей с улыбкой брат.