Взбаламученное море

– Совершенно! – воскликнул Бакланов: – во-первых, чтоб у женщин в обществе был такой же самостоятельный труд, как и у мужчин, и чтоб этим трудом они так же были нам необходимы, как и мы им своим… а что в отношении сердечных связей – надобно еще дальше итти: пускай я иду по улице в страстном, положим, состоянии.

– Ну? – сказала Софи с улыбкой.

– Попадется мне женщина, которая мне нравится и в подобном же настроении.

– Ну? – повторила Софи с заметным уже любопытством.

– Мы объясняемся и сходимся, и ты себе представить не можешь, какое даровитейшее поколение народилось бы таким образом.

Софи подобная теория показалось очень уж смелою.

– У нас ведь есть подобные женщины. Мне муж еще покойник сказывал, – проговорила она.

– О, то твари продажные! Я говорю о физически-нравственных влечениях, – сказал Бакланов.

– Ну, тогда бы вы, мужчины, переубивали друг друга: тебе бы понравилась одна и другому она же.

– Пускай себе! Но все-таки в этом случае были бы искренние и неподдельные чувства, а не так, как теперь: какая-нибудь молоденькая бабенка своему старому хрычу-супругу говорит: «папаша, папочка!», а он ей: «мамочка, мамочка!», а обоим: ей противно и подумать об нем, а он уж не думает и ни о каких в мире женщинах.

– Вы это меня, что ли, описали? – спросила Софи.

– Да хоть бы и вас: а при другом, например, устройстве, вы глядите мне с любовью в очи, и пусть вас защищает какой угодно господин, я смело кидаюсь…

– Меня некому защищать, – сказала Софи, отодвигаясь несколько в угол кареты.

– В таком случае я еще смелей кидаюсь! – воскликнул Бакланов и в самом деле бросился к Софи, обнял ее и начал целовать.

Она сама его пламенно целовала.

– Вас страшно любить!.. – шептала она.

– Отчего?

– Вам наскучишь, и вы полюбите другую.

– Нет, женщину с огоньком, с истинною страстью, я никогда не разлюблю.

– Да где взять этого огонька, и какой он? – говорила Софи.

– О, тебе не для чего искать его!.. Он у тебя в каждом нерве, в каждой жилке сидит, – говорил Бакланов.

– Мне, знаешь, что кажется! – начала она после короткого молчания: – что я в любви к тебе очищаюсь от всей моей прошлой, ужасной жизни.

– А мне тут главное дорого, – отвечал Бакланов: – что у сердца моего покоится женщина не по долгу, а по чувству!

Часть пятая

1. Из крепкого лесу вырубленная кочерга

На Васильевском острове, в пятой линии, в одном из старинных и теплых домов, на дверях квартиры второго этажа, красиво обитых зеленым сукном, прибита была медная доска с лаконическою надписью: «Тайный советник Ливанов».

В небольшой уютной зальце, в небольшой затем гостиной, в небольшом потом кабинетце и спальне жил сей мудрец века сего. Холостяк и сенатор, он каждодневно гулял верст по пяти пешком, обедал в Английском клубе и вряд ли не имел еще маленьких развлечений с нанимаемою им молоденькою горничной, потому что та, проходя мимо него, всегда как-то стыдливо и вместе с тем насмешливо потупляла глаза, да и см Евсевий Осипович при этом смягчал и увлажнял некоторою нежностью свой орлиный взгляд.

В настоящий вечер, впрочем, при небольшом свете от лампы, у Евсевия Осиповича, около столика, уставленного всевозможными сластями, сидело еще другое молодое существо, Софи Ленева.

Сам Ливанов был, видимо, в добром и веселом расположении духа.

– На-ка, голубка, скушай эту дулю, – говорил он, подавая Софи огромную дюшеску.

Софи взяла и начала ее очищать ножом.

– Кушай-ка!.. ишь, сласть какая! словно любовь сладка! – говорил Евсевий Осипович.

– Нет, слаще! – отвечала Софи с улыбкой.

– Слаще? – переспросил Евсевий Осипович. – А ты сама много любила?

– Нет, немного.

– Немного, да хорошо?

– Да, недурно, – отвечала Софи лукаво.

У Евсевия Осиповича глаза поразгорелись.

– Ишь ведь ты какая прелесть – а? Прелестная!

– Состарилась уж, дядюшка!.. Какая уж прелестная!

– Ты-то? Да ты еще каждого человека можешь уморить и оживить.

У старика все больше и больше разгорались глаза.

– Что же я за страшная такая, что уморить могу?..

– Умрет всякий!.. – повторил Евсевий Осипович каким-то растерянным голосом.

Он встретил Софи совершенно случайно в английском магазине; потом сам беспрестанно начал ездить к ней и ее звал к себе.

Бакланов у него тоже бывал, но гораздо реже.

– Ты, говорят, там, – продолжал Евсевий Осипович, не спуская глаз с Софи: – говорят, с жидом каким-то старым жила?

Софи покраснела.

– Как вам дядюшка, не грех это говорить!.. – произнесла она, не зная, обижаться ли ей или смеяться.

– Право, говорят, – повторил Евсевий Осипович.

Софи отрицательно покачала головой.

– Ну, а этого любишь теперь?.. – прибавил он, таинственно и слегка показав глазами в сторону.

– Какого этого?.. – спросила Софи улыбаясь.

– Ну, этого, свистуна-то, Бакланова! – отвечал Евсевий Осипович.

– Да что это? Что вы все выдумывыете?

– Ну, вот, рассказывай!.. Вместе живут в одной гостинице.

– Так что же, что вместе? Мы хорошие знакомые, родня, приехали и остановились в отеле: я в бельэтаже, а он – я там и не знаю, где…

– Да, да, так вот и поверим! – говорил Евсевий Осипович: – ты ведь хитрая.