Вздыбленная Русь

Никому нет доверия, повсюду чудится Шуйскому измена. Поведёт взглядом по Думе — вдоль стен боярские постные рыла. Василию видится: в бородах прячутся кривые ухмылки. Особливо у князя Лыкова. А Куракин важничает: вишь, гетмана одолел. Так ли уж? Лисовский всё одно в Тушине, к самозванцу добрался, а с ним целая орда казаков и холопов...

Надобно Михаилу Скопина в Новгород слать, дабы собирал ратных людей Москве в подмогу, да со свейским королём сноситься, на службу свеев звать. Ныне достаточно сил оборонять Москву и самозванца тревожить, но о завтрашнем дне помыслить следует. Не ровен час, тушинцы всю землю российскую возмутят...

Василий Иванович уединился в горнице, служившей ему и библиотекой и кабинетом, уселся в глубокое кресло, велел позвать дьяка Сухоту. Насмешливо глянул на краснощёкого, упитанного дьяка, хихикнул:

— И кто тебя, борова этакого, Сухотой нарёк?

Дьяк достал перо, открыл крышку медной чернильницы, висевшей у него на кручёном пояске. Шуйский наморщил лоб:

— Отпиши, Сухота, по всем городам нашим, какие к вору не перекинулись, дабы воеводы немедля набирали посошных людей да к нам слали... А вторым указом повелеваем отправлять в Москву обозы с хлебными и иными запасами с бережением великим от лихих людей...

От стен Москвы и через речку Ходынку до села Хорошева встали полки воевод Куракина и Лыкова. Упёрлись в Тушино московские воеводы.

Царь Василий Иванович наставлял:

— Грозите тушинскому вору повседневно, пускай покоя не ведает. На вас надежда, порадейте.

А брату Дмитрию заметил раздражённо:

— Князьям Ивану и Борису в деле себя показать следует, а не в Думе важничать и ухмыляться...

Столь близкое соседство с выдвинувшимся противником принесло беспокойство самозванцу и его воеводам. Узнав о скоплении большого числа ратников, прикрывавших обоз, идущий в Москву, Ружинский напал неожиданно на утренней заре. Звеня доспехами, с криками «Вива!» шляхтичи смяли сонных стрельцов и, погромив обоз, прорвались к стенам Москвы, к Земляному городу. Из ворот выступили свежие стрелецкие полки, и Ружинский отошёл к Тушину.

Привёл в Тушино орду касимовский царёк Ураз-Магомет, присягнул царю Димитрию. Самозванец принял царька ласково, сказал:

— Касимовцы моему отцу Ивану Васильевичу служили, и ты, Ураз-Магмет, поступил такоже.

К исходу лета ватажники добрались до Каргополя. На болотах ели дозревающую ягоду, варили грибы, случалось, убивали дикого зверя и тогда отъедались мясом, пили юшку.

Мрачен, холоден Каргопольско-Онежский край, леса, перелески, озёра. В ненастье, особенно по утрам, ватажники кашляли простуженно, отогревались у костра, лечились кипятком, настоянным на берёзовых почках.

На опушке, у самой реки, стоял малый скит, срубленный двумя старцами: церковка-однодневка, бревенчатая келья. Ничего не спросили старцы у пришельцев, только и сказал один из них:

— Не судьи мы вам.

А второй вынес каравай чёрствого ржаного хлеба да несколько луковиц с солью, и ушли оба в келью.

В лесу, под городом, посадский мужик лес на избу валил. Спросили его, он плечами пожал:

— Держали какого-то важного государева ослушника, а кто такой, Болотников аль иной, — неизвестно, да, сказывают, казнили и в Онеге утопили.

Плакал Андрейка, вытер слезу Тимоша: торопились, надеялись...

Разделившись, вошли в Каргополь с обозом, въезжавшим в город. Походили по торгу, отстояли обедню в Христовоздвиженском соборе, а потом долго стояли у реки, где, по рассказам, утопили Ивана Исаевича. Катила Онега тёмные, свинцовые воды, плескала о берег. Молчала река, молчали и ватажники. Помянули каждый про себя храброго воеводу да и подались из Каргополя назад, к Москве...

В тушинском стане веселье, играет музыка, бьют в бубны и литавры. Гетман Лисовский привёл к царю Димитрию немалое воинство. А недавно пришёл Ян Хмелевский и на подходе Ян Пётр Сапега.

Самозванец устроил во дворце для вельможных панов пышный приём. В хмельном угаре гудели хоромы. Паны пили вино, делались шумными, задиристыми.

Князь Роман крутил усы, похвалялся:

— Панове, из Москвы один боярин писал мне: царь Василий требует от круля нашего царика головой ему выдать. Я тем посланием зад вытер. Когда мы, Панове, Москву возьмём, то не станем ждать милости от царика.

Паны, слушавшие Ружинского, захохотали. Матвей Верёвкин покосился. Догадался: гетман плетёт обидное. Ни слова не сказав, удалился в боковые покои.

А во дворце продолжали бражничать, куражились. Высокий худой пан выскочил вперёд, поднял кулявку[14]:

— За круля нашего!

— К чёрту круля! — перебили его. — За Речь Посполитую!

— За Речь Посполитую! — подхватили вельможные паны. — Куда подевался царик Димитрий? Он не желает пить за Речь Посполитую?

— К чёрту царика! Пускай он сдохнет, только отдаст наши злотые, и мы возвратимся к нашим пани и паненкам!

— О Мать Божья, где ещё есть такие красавицы, как у нас, Панове?

— У царика Димитрия губа не дура: взял в жёны паненку Марину, дочь сандомирского воеводы Юрия.

— Отчего, Панове, наш царик не вызволит свою жену? Её царь Василий в Ярославле держит.