Вздыбленная Русь

— Тебе верим, Минин, и казну вверяем! Руки у тебя честные!

Вперёд протиснулся лодочник с перевоза, вытащил из-за отворота кафтана кожаный кошель, высыпал на ладонь горсточку серебра:

— Держи, Кузьма Захарьич, ведай казной ополченской, бери на себя все хлопоты. От всего Нижнего Новгорода челом бьём!

И толпа дружно подхватила:

— Попросим! Не откажи!

Сгрудилось торжище, в один голос вторит:

— Быть Кузьме Захарьичу старостой ополчения, головой воинства!

Низко поклонился Минин и, дождавшись тишины, сказал громко, чтоб все услышали:

— Да будет воля ваша, граждане Нижнего Новгорода! Да будет воля твоя, народ российский!

Собрались в хоромах князя Черкасского. Когда Минин вошёл в просторную горницу, на лавках и за столом уже сидели воеводы Андрей Алябьев и Михайло Дмитриев, стольник Фёдор Левашов, боярин Пётр Мансуров да несколько дворян и казацких старшин со стрелецкими головами.

Князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский — черкесская кровь, из тех, каких привечал царь Грозный, — заметив Минина, широко повёл рукой:

— Милости просим, Кузьма Захарьич!

Прошлой зимой Черкасский воротился в Нижний Новгород, успев послужить самозванцу и в Тушине, и в Калуге. Отъехал, не поладив с Трубецким.

Уселся Минин с татарским ханом Барай-Мурзой Кутумовым, положил на колени сильные руки, привыкшие держать топор мясника, присоединился к разговору.

Речь вёл боярин Мансуров. Тянул скрипуче:

— Не войной бы Нижнему Новгороду на ляхов идти, а полюбовно с Жигмундом урядиться. Нам ли тягаться с Речью Посполитой?

Барай-Мурза выкрикнул гневно:

— К кому на поклон шлёшь? Я, татарин, Владислава царём не признаю, и народ мой с Россией заодно!

Стольник Левашов на хана покосился:

— Как знать, где упасть.

— Не признаем добром — покоримся силе, — снова проскрипел Мансуров.

— Мы ль не бивали ляхов, боярин? — подал голос Алябьев. — Сапегу и Лисовского кто поколачивал?

— Воистину, воевода Андрей, — пробасил Михайло Дмитриев, и его поддержали стрелецкие головы, старшины и дворяне.

— Это когда с Москвой вместе, а под кем Москва ноне? — упорствовал Мансуров.

В горнице сделалось шумно, все заговорили разом. Черкасский головой покачал:

— Утихните! Люд новгородский слово своё без вашего спора сказал, иного пути не ищите. Давайте лучше удумаем, как ополчению земскому подсобить. Так ли, Кузьма Захарьич?

Минин поддакнул:

— Справедливы слова твои, князь Дмитрий Мамстрюкович, курочка снесла яичко, и не простое, а золотое.

Мансуров недовольно покосился:

— Аника-воин!

Минин усмехнулся: неугомонный боярин Пётр. Обратился ко всем:

— Граждане Нижнего Новгорода всяк от щедрот своих жертвуют, а вам, воеводы и старшины, то земское ополчение ратному делу обучать.

— Сравнится ли пахарь и мастеровой с гусаром и рыцарем? — высказал сомнение стольник Левашов. — Чать, против коронного воинства ополчение пойдёт?

На стольника накинулись Алябьев и Дмитриев:

— Зачем такие речи, не порочь ополчение земское. И не скопищем пойдём на коронное войско, а полками, изготовившись добре. Ещё не перевелись на Руси ни воеводы, ни воины.

— Разумно, воеводы, — сказал Черкасский, — настал час помыслить и о главном воеводе.

— Чем не воевода Алябьев? Чать, он водил нижегородцев с князем Шереметевым, — предложил Левашов.

Головы к воеводе Андрею повернулись, но тот отказался решительно:

— Нет на то моего согласия.

Черкасский снова заговорил:

— Слухом земля полнится, люди именитые. Сказывают, на Москве храбро сражался с ляхами князь Пожарский. Да и по Зарайску о нём молва добрая.

Задумались. Вдруг Мансуров голос подал:

— А не покликать ли нам князя Трубецкого?

Черкасский вскинулся:

— Как тебе, боярин, такое в голову взбрело? Нет уж, люди именитые, если искать на стороне, так лучше Пожарского не назовём. Он и мудр, и в ратных делах поспешности не допустит, да и на сделку с совестью не пойдёт.

— Молод князь Дмитрий, — снова возразил Мансуров. — Да и кой он воевода?

— Молод, да не горяч, — вставил Барай-Мурза — Поклонимся Пожарскому.

— Коли князю Дмитрию доверим быть над ополчением воеводой, надо послов к нему слать, — сказал Дмитриев.

Алябьев предложил:

— Тебе, князь Дмитрий Мамстрюкович, и ехать с посольством.

— Нет, люди именитые, попросим на то Кузьму Захарьича. Ему народ честь оказал, и им с Пожарским над ополчением земским стоять.

Минин поднялся:

— Ежели воля ваша, не стану время терять. Мыслю, не откажет князь Дмитрий Михайлович: не на пир зовём, на святое дело.

Над Нижним Новгородом сгустились сумерки, город угомонился, и даже на пристани, где собирался бездомный гуле вой люд, в такой час делалось спокойнее, каждый удалялся на ночлег. Всё больше сыскивали они его под бревенчатыми строгановскими лабазами. Душными летними ночами от соли, какую доставляли из Великого Устюга и иных мест Северной Двины, тянуло свежей прохладой.

В тот вечер Минин долго ходил берегом Волги, о всяком передумал. Вспомнилось, как начинали жизнь в Нижнем Новгороде, перебравшись из Муромского края. Всё наживали с женой Татьяной: и имущество, и людское доверие. Ладная у него жена и домовитая. Полжизни у Минина за плечами, сына скоро женить, а самое трудное, поди, теперь настало.