Вздыбленная Русь

В шатре у Пожарского, за угощением, Трубецкой предложил всему земскому ополчению передвинуться в табор казаков, к Донскому монастырю, но князь Дмитрий Михайлович наотрез отказался:

— Ты, князь Дмитрий Тимофеевич, прав, одним кулаком бить — удар сильнее, но, по моим расчётам, Ходасевич с обозом будет пробиваться в Кремль от Поклонной горы, и мы должны его задержать, не позволить гетману соединиться со Струсем. Мы принудим кремлёвских сидельцев сложить оружие.

Трубецкой и обидеться не успел, как в разговор Минин вмешался:

— Может случиться и такое, когда гетман от Донского монастыря попытается прорваться, и тогда, князь, твоим казакам, что в Белом городе и Замоскворечье засели, горячая пора предстоит, а мы им поможем. Сообща станем бить Ходасевича...

Трубецкому Минин понравился, без хитрости, и говорил, будто совет держал.

Вспомнился разговор с Пожарским и Мининым, и Трубецкой с их доводами согласился, но на душе осадок горький. Пришлось признать, надежда быть первым воеводой не сбылась и попытка казаков прорваться в Китай-город и Кремль успеха не дала. Не казаки ныне под Москвой сила, а земское ополчение.

Подспудно ворохнулась подлая мыслишка: а не признать ли Владислава московским царём и объединиться с гетманом Ходкевичем?

Трубецкой гонит коварную мысль. Нет, он под Речью Посполитой жить не намерен. Надобно заодно с Пожарским стоять, Кремль очистить и Русь от иноземцев освободить, вишь, как они кинулись на её земли; ляхи с литвой Смоленск и порубежье взяли, в Москву вошли, шведы в Новгороде хозяйничают. А что до царского престола, то решать Земскому собору.

На рассвете, оставив многочисленный обоз у Поклонной горы, хоругви двинулись к переправе. По правую руку темнели Воробьёвы горы, поросшие лесом и травой. Остановились у Москвы-реки. На той стороне простиралось Девичье поле, в розовой утренней заре проглядывали колокольня и купола Ново-Девичьего монастыря.

— Вельможные Панове, — сказал Ходасевич окружавшим его военачальникам, — на нашем пути земское ополчение.

Оно растянулось от Чертольских ворот и до Алексеевской башни. А по этому берегу Москву прикрыли казаки Трубецкого.

Гетман помолчал, потом снова заговорил:

— Ополчение, Панове, — это мужики. Мы прорвёмся там, где нас меньше всего ждут, на левом крыле, и погоним этих холопов, как стадо...

На противоположной стороне показался конный отряд. Ходасевич окликнул ротмистра:

— Пан Вацлав, препоручаю вам тех москалей.

Литовская хоругвь пустила коней в воду. Тепло, и лошади пошли охотно, пофыркивая, а гетман тем часом велел нащупать броды, начать переправу основным силам.

Вспенилась Москва-река от множества конных и пеших.

— Панове, как только мы собьём москалей и расчистим дорогу, пойдёт обоз. Пан Зигмунд, тебе охранять броды от казаков, — сказал Ходасевич, обращаясь к молодому хорунжему.

Гетман был воеводой опытным, но поручение короля доставить осаждённым в Кремле продовольствие и огневое зелье сделало войско малоподвижным и неманевренным. Несколько сот тяжелогружёных телег двигались медленно: сдерживали хоругви. Ходасевич ворчал:

— По воле круля мы уподобились беременной бабе...

На противоположном берегу уже завязался бой. Гетман видел, как отходит московская конница. Он сказал:

— Пора, Панове, и нам размяться.

На противоположном берегу заговорил огневой наряд ополчения. Ядра взрыхляли землю, падая в реку, поднимали столбы воды. Бродами потянулись королевские батареи. Ходкевич предупредил:

— Остерегайтесь, Панове, казаков: эти разбойники способны на всё, могут ударить нам в спину и разграбить обоз.

— Мои гусары прощупали казачьи укрепления и ничего похожего на готовность казаков к маршу не обнаружили, вельможный гетман.

— Забываетесь, пан хорунжий, казаки — коварный народ, особенно когда есть возможность поживиться, — усмехнулся в усы Ходкевич.

Походный атаман каневцев обиделся:

— Вельможный пан гетман, казачьи перемётные сумы, притороченные к сёдлам, не больше шляхетских хурджумов.

Ходкевича покоробила дерзость Рябошапки, но он смолчал. Бой разгорался. Немецкая пехота и гайдуки лезли на палисады, подступали к рвам. Их встречали залпами из пищалей и самопалов, били топорами, кололи пиками, брали в рогатины.

Из Кремля и Китай-города выступила рота наёмников и пешие гусары полковников Стравинского и Будзилы, потеснили московских стрельцов до Тверских ворот. Но от Арбата на них насели ополченцы, снова загнали в Китай-город...

К обеду было ясно, прорваться к осаждённым здесь, где стоят ополченцы, не удастся, и Ходкевич велел отходить. Под прикрытием конных войско потянулось на левый берег, чтобы на другой день попытаться прорваться в ином месте...

Поздним вечером и всю ночь ратники восстанавливали укрепления, хоронили убитых. Пожарский высказал обиду на Трубецкого:

— Кабы князь нас поддержал, мы бы седни не гадали, где завтра гетман объявится.

Минин кивнул, заметив при том:

— Твоя правда, князь, но нам не следует уподобляться птице, какая, опасность учуяв, сует голову под крыло. Коли Ходкевич на Трубецкого обрушится, мы его сообща осилим, а там и до ляхов, кои в Кремле, доберёмся...