Вздыбленная Русь

— Бери, Кузьма Захарыч, может, в этом спасение! — Пожарский снял шлем, перекрестился: — На тебя, Всевышний, уповаем!

Дрогнула земля под копытами, три сотни дворянской конницы повёл Минин. Первыми, бросив обоз, побежали гусары и гайдуки.

— Телеги отсекай! — крикнул Минин. — Бери шляхту в сабли!

Ободрённые успехом дворян, казаки Трубецкого выбили поляков из Клементьевского острожка. Ударил и воевода Алябьев по черкасцам и каневцам.

Вздохнул Пожарский, час перелома настал. Убедился в том и Ходкевич, крикнул в гневе:

— Позор, Панове, позор! И это гордая шляхта? Когда мы потеряли половину возов, нам без надобности рваться в Кремль. Спасайте то, что осталось. Либо вы, Панове, мыслите иначе? — Ходкевич повёл тяжёлым взглядом по ротмистрам и хорунжим. — Мы не станем делить участь кремлёвских страдальцев. Но мы скоро вернёмся. Играйте отход, Панове!

Минул месяц, на второй перевалило, как увёл Ходкевич остатки своего воинства к Смоленску. В Кремле и Китай-городе голод и мор. По Москве слухи поползли: ляхи и литва людоедствуют.

Съехались на Неглинной Пожарский с Мининым и Трубецким и решили: время выбивать недругов, а прежде послали в Кремль Барай-Мурзу Кутумова с предложением сложить оружие, но польские военачальники не пожелали слушать татарского хана.

И тогда навели ополченцы на Китай-город и на Кремль пушки. Едва солнце поднималось, огневой наряд вступал в работу. Минин пушкарям наказал стрелять бережно, дабы храмам и дворцам урона не причинить...

А Москва строилась слободами. Всем земским ополчением рубили дома, обносили дворы заборами тесовыми, и оттого смолистый дух вытеснил запах гари.

Из Кремля от Мстиславского пробрался к Пожарскому человек. Просил князь Фёдор прекратить обстрел. В Кремле-де не только ляхи, но и русские люди. На что Пожарский ответил:

— Русские люди здесь, а там каины, кои королю служат. Но ежели бояре уговорят полковников открыть ворота Кремля и Китай-города, мы им худа не причиним, и как владели вотчинами своими, так и владеть будут...

Выпроводив посланца, князь Дмитрий Михайлович укоризненно покачал головой, повернулся к Минину:

— Единожды поступивши против совести и чести, кто ведает, не погрешат ли вдругорядь?.. Однако князья Мстиславский, Воротынский, Шереметев и иные, какие Владислава признали, рода древнего, и нам их под защиту брать, Кузьма Захарыч. А как Земский собор государя изберёт, он и воздаст каждому своё. Мы же этим боярам не судьи...

Частыми обстрелами проломили пушкари проходы в Китай-город. Кинул Трубецкой казаков. Гикая и визжа, ворвались они на Красную площадь. Заметались ляхи и литва. Их секли саблями, кололи пиками. Из Кремля выступила подмога, но подоспели ополченцы и закончили бой.

Едва всё стихло, как показались священники в полном облачении, они несли икону земского ополчения — Казанской Божьей Матери. В благостной тишине раздался голос Минина:

— ...Она вела нас на освобождение Москвы и России от засилья Речи Посполитой. Настанет час, и благодарные граждане в память о том заложат на этом месте храм[39], и будет он напоминать потомкам нашим о великом подвиге российского человека...

Двадцать пятого октября 1612 года, а по-старому лето 7120-е, открылись створы Троицких ворот Кремля, и по каменному мосту через Неглинную потянулись в плен остатки войска польского, приведённого в Москву коронным гетманом Станиславом Жолкевским.

Радостно звонили колокола, величая народ российский, отстоявший свою государственную независимость.

ЭПИЛОГ

Государю всея Руси Ивану Васильевичу Грозному в час кончины привиделась мать, Елена Глинская. Будто наяву, стоит она у его постели и говорит:

«Во блуде жизнь провёл, Иване!»

Царь голову от подушки оторвал, выкрикнул гневно:

«Изыди, не яз во блуде повинен, ты меня во блуде зачала! Аль запамятовала князя Овчину-Телепнёва?»

А взгляд у государя сатанинский, горящий.

Покидала жизнь царя, маньяка и садиста, и ни при последнем дыхании и ни тогда, когда в прежние лета одну за другой отправлял в могилу своих жён и наложниц либо с безумной жестокостью изводил боярские роды, щедро поливая их кровью российскую землю, никак не предполагал он, что с его смертью и смертью сына, слабоумного Фёдора, прекратится династия Рюриковичей...

В скоротечное царствование Бориса Годунова, в начале семнадцатого века, Россию постигнут неурожай и голод, моровые лета, объявятся самозванцы, прокатятся холопские бунты, а страну охватит крестьянская война против боярского царя Василия Шуйского.

С самозванцами придут на Русь ляхи и литва, немцы и шведы, станут грабить города и деревни, вступят в Москву...

В истории России это десятилетие назовут Смутной порой, порой сложных экономических и политических потрясений, великого страдания и горя народного.

В то приснопечальное время военная мощь, ослабленная смутой, не служила гарантом защиты государства, и Речь Посполитая и Швеция взирали на тяжко больную Русь как на лакомый кусок, каковой коли целиком не проглотишь, так добрый кусок отхватишь.