Вздыбленная Русь

— Свей, получат расчёт, когда разобьют самозванца и очистят московскую землю от воров.

Делагарди возразил:

— Без денег рыцари не двинутся к Москве. Они не хотят быть обманутыми. Либо здесь, либо нигде, и тогда рыцари возвращаются обратно.

И удалился. А князь Михайло задумался. Он, конечно, уведомит Василия, но казна пуста с той поры, когда самозванец обложил Москву. И Скопин-Шуйский решил слать гонцов на Белое море в Соловецкий монастырь и в монастыри Великого Устюга — поклониться, дабы прислали деньга.

Усмирив черемисов и разорив их становища, князь Шереметев вступил в Нижний Новгород. От перевоза в гору поднимались стрельцы, за ними казаки атаманов Микулина и Износкова, прогарцевали арзамасские дворяне со своим предводителем Фёдором Левашевым. Громыхая по бревенчатой мостовой, сытые упряжки тащили разного боя пушки, шла утомлённая длинным переходом орудийная прислуга, шагали отряды даточных людей, катился обоз.

Впереди астраханского войска, подставив волжскому ветру бороду, ехал сам воевода. Под князем конь идёт иноходью, легко несёт крупного хозяина. Шереметев кафтан расстегнул, под ним броня синевой отливает — добрая защита от стрелы и сабли, да и от пули спасение.

Владыка с синклитом и воевода Алябьев встретили астраханцев за воротами, у переправы. Толпы народа расступились, очищая дорогу. Наконец-то избавили Нижний Новгород от орд, не раз подступавших к городским стенам. Радовались купцы нижегородские: усмирят воров, и откроется волжский торговый путь в земли восточные. А оттуда потянутся караваны морем Хвалынским и вверх по Волге с разными товарами дивными, шелками и оружием, пряностями ароматными и украшениями из золота и серебра...

Звонили колокола соборного храма Благовещенского монастыря. Им вторили Архангельский, кремлёвский собор. Слаженно выводили церкви в слободах Катыре и Печерской, Гордеевке и иных сёлах. Торжественно и велеречиво плыл колокольный звон над Волгой и Окой, стлался по луговинам и лесным падям, зависал на поросших кустарником холмах, цеплялся за ветвистые деревья.

Спешившись, Шереметев велел полковым головам и казачьим атаманам устроить отдых ратникам да протопить бани, какие во множестве лепились к реке, а сам направился в кремль, в хоромы нижегородского воеводы.

Неожиданно заявился к Филарету Лжедимитрий, в парчовом кафтане длиннополом, в шапке из серебристых соболей, в мягких сапогах красного сафьяна. Бесшумно прошёл к налою, сел на низкую скамью.

— К тебе, владыка. Дивишься, к чему? — Послюнив пальцы, снял нагар со свечи, глянул на Филарета.

Митрополит молчал. Самозванец снова заговорил:

— Князь Скопин-Шуйский в Твери застрял: свей возроптали.

— К чему сказываешь? Я в мирские дела не вникаю.

— Ой ли, владыка! Не о многом прошу тебя: отпиши Скопину-Шуйскому, князь Михайло к твоему голосу прислушается. Как прежде служил мне, так и нынче пусть откажется от Шуйского, а я его своей милостью не оставлю.

В тронутой сединой бороде митрополита спряталась усмешка:

— Князь Михайло воистину муж разума высокого и тому, первому, самозванцу служил, но не тебе. Когда же воцаришься, тогда и требуй от бояр службы. А кто ты им ныне, ответствуй?

— Государь!

— Так ли?

— Умничаешь, владыка!

— Да уж как есть, а меня в свою веру не обратишь и на измену князя Михаилу склонять не стану.

— Гордыней обуян, владыка, не случилось бы лиха.

— Не стращай, я Богу служу.

— Не Богу, Шуйскому. И ты, и Гермоген. А по заслугам ли честь? — Поднялся. — Одно не уразумею: ведь нет у вас к Василию доброго в душе и в разуме вашем одна ненависть. Так отчего держитесь за Шуйского? Ох, смотри, владыка, не просчитайся. Пожалеешь о содеянном, да поздно будет.

— О чём? Одно ведаю: ты навёл на Русь иноземцев. А знаешь ли, что погубило первого самозванца? Ляхи, какие с ним в Москву вступили да над российскими святынями глумились.

Лжедимитрий рассмеялся:

— Я иноземцев навёл? Д Шуйский свеев! Он с ними корельской землицей рассчитался.

Филарет ничего не ответил.

— Почто как в рот воды набрал?

И уже от двери сказал:

— А Скопину отпиши, не испытуй меня.

Марина родила сына, и нарекли его Иваном. Ребёнок оказался тихим, спокойным. К радости Марины, обличьем не в отца, рыжего Матвея Верёвкина.

За здравие царевича тушинцы пили шумно, скандально. Шляхтичи с казаками бранились, хватались за сабли. В трапезной тушинского дворца крещёный ногайский князь Урусов чем-то не угодил пьяному самозванцу, за что был бит и, как шелудивый пёс, вышвырнут из палаты.

Случай обычный, кого не унижали великие князья московские, тем паче самодержцы. Эвона Иван Васильевич, чаще казнил, чем миловал. На то и Грозный! Но не ведал Лжедимитрий мстительного нрава ногайца Урусова. А надо бы. Поднялся князь с грязной земли, сплюнул.

— Шайтан! — погрозил кулаком. — Не царь, ублюдок верблюжий!