Поисками компромисса между наукой древнего Вавилона и верой занимался, наверное, еще наш праотец Авраам; отец Моше-рабейну, Амрам, возможно, пытался привести в соответствие с религией науку древнего Египта; Филон Александрийский пытался примирить иудаизм с философией Платона. Противоречия между иудаизмом и наукой пытались устранить на разных этапах истории еще многие и многие десятки тысяч наших выдающихся предшественников. Результаты всех их усилий позволяют утверждать, что они слишком доверяли современной им науке, сильно переоценивая ее достижения и возможности и полагая, что в ней хранится заветный ключ к мирному разрешению мировоззренческих конфликтов, необходимость чего представлялась им тогда вопросом жизни и смерти.
Несмотря на то, что все попытки такого рода были и остаются бесплодными, мы не вправе их прекращать. Говорили наши мудрецы: Судят лишь по тому, что видят. В любом поколении каждый человек оперирует лишь тем, что он узнал и понял в окружающей его реальности. На каждом лежит обязанность приложить все усилия, вновь и вновь пытаясь привести в соответствие различные источники знаний, постараться представить их в цельности и полноте, помня, тем не менее, что абсолютная истина находится отнюдь не в наших руках.
Вопросы, которые мы задаем
(лекция, прочитанная в академгородке Новосибирского отделения АН России)
В рамках этой лекции у меня нет возможности говорить обо всех особенностях Талмуда. Я коснусь лишь одного аспекта вопроса, но постараюсь рассмотреть его детально.
В арабском языке существуют около двухсот синонимов слова верблюд, а в языке эскимосов столько же названий для снега. Почему в русском или иврите нет такого количества синонимов для этих слов? Ответ прост: обитатель пустыни, где единственное живое существо, кого он встречает, это верблюд, поневоле присматривается к нему со всех сторон. Он различает маленького верблюда и большого, красивого и уродливого, самца и самку, быстроногого и медлительного и каждому дает имя. Подобно этому в царстве вечного льда и снега человек учится различать малейшие оттенки, такие, каких никогда не заметит житель Израиля, видящий снег в лучшем случае раз в год.
Одна из проблем, с которыми я столкнулся, начав переводить Талмуд, состояла именно в этом. В Талмуде насчитывается свыше тридцати синонимов для слова вопрос. Ничего подобного нет в других языках. Одно слово означает легкий вопрос, другое — сложный вопрос, есть особое слово для вопроса, порожденного противоречием двух понятий, и свое — для вопроса, вызванного несоответствием текста законам логики. Этот список можно продолжить.
Из лексики арабского языка легко заключить, что арабы живут в месте, где много верблюдов, а из языка эскимосов — что они обитают среди снегов. В каком мире жили те, кто создавал Талмуд? В мире, где вопросов гораздо больше, чем ответов, где вопросы являются основой существования. Это странно, ибо мы привыкли считать, что религия отвечает на все вопросы — и заданные, и не заданные. Религия знает, а не сомневается, вещает, а не вопрошает. Но вот перед нами священная книга иудаизма, Талмуд, и в ней куда больше вопросов, чем ответов.
Один из древнейших сборников религиозных текстов в иудаизме — пасхальная Агада; основному их корпусу в ней несколько тысяч лет. Начинается она с серии детских вопросов, которые обязаны задавать на любом
В любой области ответы важны, полезны и существенны, однако каждый ученый знает: зачастую они скучны и вопросы звучат гораздо интересней. Философы науки говорят, что время от времени она нуждается в пересмотре исходных позиций, что означает: для того, чтобы открыть новое поле исследований, необходимо задаться новыми вопросами. Очевидно, что каждый этап в развитии науки начинается с пересмотра человеком своего отношения к реалиям окружающего его мира. При этом он совсем не обязательно находит ответы на все вопросы, поднятые действительностью, — он главным образом вглядывается в нее под новым углом зрения либо начинает вдруг задавать вопросы, ответы на которые, вроде бы, и так все знали.