Взгляд через плечо

Когда чудовище рождается от сна,
Как всполох огненный от пороха крупицы,
А нам все кажется, реальность просто снится,
Крадет рассудок страстью тишина,
Иллюзию создав, как ей не обольститься.

Изгиб к изгибу огненным хвостом,

Сметая планов совершенных сонность,
Здесь, тело выгнув аркою, мостом,
Ждет вечность звезды – слез чужих безродность.

Тот враг в тебе почти неуязвим,

Зеркальным отраженьем ищет встречи,
Он поманит, и я пойду за ним
По грани двух начал, к исходу сечи,

Звеня ключом заржавленным и старым,

Родится время каждый божий день,
Уходит ночь туда, где нас не стало,
Оставив ожиданью света тень.

А жизнь уже бросается с размаху,

Как кобылица – зла и горяча,
Раскаянье сродни любви и страху
И обещает смерть мне с твоего плеча.

Вирус

Под тонким льдом безволия искомый,
Когда нет сил пошевелить рукой,
Лет дикий хмель цветет, но бьет истома,
Свивая сны в кольце огня каймой.

Жар в глубине, не растопив печатей,

Мечтой зато уста мои сомкнет.
Как символы безумства предприятий,
Рабы желаний знают этот гнет.

Я возвращаюсь к ним с тобой в бреду,

Горит весь мир, и некуда стремиться,
И мысль одна скользит во тьме по льду
Души, желая все-таки напиться.

Без сожаленья прошлое приму,

Без счета прежних дней, прожитых мною,
И, может быть, о вечности пойму
Всю правду этой жаркою весною.

О замкнутости чего-либо

Замкнуто сердце, словно в сосуде,
В теле моем.
Бьется в клетке судьба
Неизбывной обузой —
Мы вдвоем.
Жизнь сама замыкается
стенами комнат,
мир – окном.
Боль – заложница взвинченных нервов, оборван
день за столом.
Суть моя запирается праведным словом,
Но господствует ложь,
Мы чуть-чуть пригубили безумства, пред Богом
Истины не тревожь.
Что имеем, по ветру, конечно, развеем,
Времени не скопив,
И окажется небо само фарисеем,
Утро испив.
Я тебя запираю в себе неизменно —
Выпустить жаль,
А другим достается
Надежда, измена, в крошках печаль.
Вижу сны твои на рассвете
и стихи.
И люблю тебя словно дети —
без тоски.

Ночные пионы

У Курского пионами торгуют
такого непредвиденного цвета
– лилово-черными, у ночи нашей где-то
имело веко цвет почти такой.
Темнело рано, сумерки жгли лес,
и каменных дубов бездымно тлели ветви,
лилово-черный плес гасил пожар небес,
беспомощно еще горели ветлы,
а мы, притихнув, пили неба мглу,
в бокалах на столе плескалось наше море,
и горечью обид гремело где-то горе,
затеяв предвечернюю игру.
Теперь у Курского я на сквозном ветру
ночных пионов покупаю шапки
у смуглолицей, как колдунья, бабки
и в памяти событья берегу.

Две капли