Взгляд на жизнь с другой стороны

Почему я выделил последние два года детства в отдельную большую главу? Не только потому, что новый этап в школе, с разными учителями по предмету, а потому что на детство здесь уже стали наслаиваться отдельные явления и моменты не очень присущие собственно детству. Еще несколько лет до того я не понимал значения некоторых слов, тех которые считаются неприличными. Потом узнал их значение, но все это как явление меня не интересовало всё еще, и вдруг… как будто прозреваешь, начинаешь замечать всё это совсем рядом, начинаешь замечать не только то, что это вдруг появилось, а что это было всегда, только где-товне поля зрения. Как в том анекдоте:

– Знаешь, сосед, мне кажется, что к моей жене ходит садовник.

– Как ты определил?

– Да в постели стал розовые лепестки находить.

– Да?… а мне кажется, что к моей железнодорожник ходит…

– Что? рельсу что ли под одеялом нашел?

– Да нет, прихожу вчера домой, а в постели железнодорожник!

Так же и в жизни… например, сколько раз я видел во ржи вытоптанные участочки с женскими трусами посредине. Один раз даже парочку застали лежащей в кустах. Мы на них чуть не наступили – они притворились спящими, мы посмотрели мельком и ушли поскорей – а вдруг мертвые? А теперь вдруг стало доходить, что это было на самом деле. Стало вдруг заметно, что у девчонок груди начали оттопыриваться, у себя кое-где волосики начали пробиваться, ну и т. п. Одни словом, в постели появился железнодорожник. Взрослая жизнь в этом возрасте воспринимается превратно, искаженно, но уже становится заметной. Появляется желание подражать взрослым, причем в тех областях, где не надо бы, например, пить спиртное, курить и т. п.

Однако постараюсь по порядку.

Почти все, вновь появившиеся учителя стали называть нас на «вы», особенно учитель математики Иван Лаврентьевич. Он вспоминается первым, видимо потому, что его было много. Каждый день в расписании обязательно был русский язык и какая-нибудь математика, или сразу две. Другие учителя периодически болели, а этот приходил всегда. Ровно через минуту после звонка, открывалась дверь, и появлялся он, грозный, как судия, серьёзный и прокуренный, в своем вечном темно-синем, с белой ниточкой, обильно посыпанном мелом и перхотью костюме.

А вот учительницу русского языка того периода совсем не помню, пустое место какое-то. Они или менялись часто, или это была Марина Ефимовна, которой лучше бы и не было вообще. Вспоминается только обида и несправедливость. Помню, в одном изложении я применил вульгаризм, написав, что на поверхности воды мелькнуло желтое пузо акулы, в оригинале было «желтое брюхо». На мой взгляд, оба варианта экспрессивны, может быть второй чуть меньше, а нейтральное же слово – живот даже не упоминалось, но мне это поставили в вину и засчитали отвратительной ошибкой, чуть ли не употреблением матерного слова. Или в другом случае, я написал аэроктивный самолет. Я не знал тогда, что такой самолет движется с помощью реактивной струи, я думал, что в авиации везде применяется приставка аэро, от латинского слова воздух, как например, в словах аэродром, аэронавтика и т. д. Согласен, это ошибка, но одна, а мне засчитали за одно это слово пять ошибок, и поставили двойку (три ошибки за лишние буквы «а», «э» и «о» и две ошибки за недостающие буквы «е» и «а»). Это как? До сих пор считаю, что так может поступить не учитель, а полный идиот. Впрочем, сейчас я понимаю и другое: видимо дураки в нашей жизни играют роль дорожных знаков, когда нужно на что-то обратить особое внимание и запомнить получше. Марина Ефимовна, в частности, со своей непроходимой глупостью, сыграла в моей жизни, да и в жизни остальных учеников, роль дерьма на пашне. Она мне подарила позже одно несказанное удовольствие на долгие годы, но об этом позже.

Очень симпатичной личностью была историчка, Янина Карловна, старая, толстая, добрая немка. Мы рисовали с ней военные карты разных сражений, видно немцам без этого нельзя, нужны им стратегии и диспозиции, но и нам с ней было очень интересно.

Анне Ивановне, географичке, не хватало только белого платочка на голову – типичная деревенская тетка. Грубиянка, но мы на неё не обижались, даже любили. Столь же грубоватым был физрук Виктор Иванович. Он объяснял как-то правила поведения на турнике. Говорил, что девочкам можно крутиться на турнике как угодно, а вот мальчикам нельзя – у них есть болевое место, сучок называется.

К сожалению так и не могу вспомнить, как звали химичку. Она тоже была то ли немка, то ли еврейка, но эсесовка жуткая. Такое было впечатление на её уроках мы не сидели за партами, а стояли в строю по стойке смирно и отзывались только по команде. Она была у нас один или два года, за это время замучила латынью и цитатами от портретов, висевших в кабинете химии. «Широко распростирает химия руки свои в дела человеческие!» «Нефть не топливо – топить можно и ассигнациями!» И тому подобное. При всем при этом, что-то она видимо заложила, потому что химию и в школе, и потом в институте я понимал неплохо.