Взгляд на жизнь с другой стороны

Еще у нас был интересный рисовальщик. Маленький, толстенький, но со слишком высоко задранным носом. Он появился в середине года и первый урок начал с того, что объявил нам, что он не просто какой-то там учителишка рисования, а настоящий художник, известный своими работами. Он имел авторский барельеф на каком-то заметном здании в Москве и еще что-то. Полгода мы рисовали под его руководством кувшины, потом он пропал, запил, наверное. Ни имя, ни фамилия его не запомнились, но, благодаря ему, я твердо усвоил, что эллипс при любом эксцентриситете не имеет углов по краям.

Все эти преподаватели сменились потом, лишь только одна наша классная дама и одновремённо (как говорил Иван Лаврентьевич) учительница французского языка прошла с нами от пятого до десятого класса бессменно. О мертвых говорят или хорошо, или ничего, но всё-таки в дальнейшем я её буду называть аббревиатурой ОВ / ОВ – военный термин – отравляющее вещество; в быту – Ольга Владимировна/. Она рассказывала нам о Париже и том, как она стажировалась там, в Сорбонне, но слабо верилось, потому что типичный для неё словесный пассаж звучал примерно так:

– Как вы пишите? А? Это ж не буквы, это ероглихи!

Мне до сих пор снится иногда, что я пропустил много занятий по французскому языку и в школе меня поджидает ОВ со злобной ухмылкой. Мысль о том, что у меня есть институтский диплом и школа мне вроде бы и ни к чему, не помогает, и я просыпаюсь в холодном поту.

* * *

Мы идем классом в поход. Троллейбусом до платформы Ленинградская, потом электричкой до Опалихи. Надо пройти через поле, а в лесочке красивые места с костровищами. Ребята с сумками и котелками растянулись по узкой тропинке. ОВ с вечным своим львиным начесом крашеных в ядовито-желтый цвет волос, в ярко-красном пальто и туфлях на каблуках движется по тропинке, как корова по льду. Препятствие – ручей, шириной метра в полтора. Первая половина растянувшейся цепочки уже на той стороне. ОВ прыгать не решается. Некоторые, в том числе родители, предлагают ей руки помощи. Решилась, прыгнула. Недолет сантиметров десять. На поляне мы разводим большой костер, варим кашу и чай. ОВ чистит и сушит одежду.

Поход поскромнее в Снегири. Там стоит старый Т-34 и маленький музейчик. Кто-то из ребят показывает фотокарточку, на ней голая девушка с печальными глазами и растерянным видом, стоя на коленках, опирается на гитару. Я уже сталкивался с такими карточками в поездах – в купе врывается лохматый дядя то ли на самом деле глухонемой, то ли притворяется, бросает на стол пачку своей продукции с голыми девушками и исчезает. Через минуту возвращается, забирает карточки или деньги. Почему у девушки на карточке такой растерянный вид я понял позже, в 1972 году.

Я приехал с матерью проходить медкомиссию в пионерлагерь Чайка. С полкомиссии удаляюсь с возмущением – у меня хотели взять анализ кала непосредственно из попы. Мать часа полтора уговаривает меня (путевка уже взята), а я доказываю ей, что это возмутительно и неприлично. Уговорила.

У меня маленькая московская рогатка. В Туле у меня рогатка значительно мощнее – шариком от подшипника можно убить ворону или голубя, если попадешь, конечно. Московские рогатки из проволоки с резинкой от трусов или круглой резинкой от авиамоделей. Стрелять нужно тоже проволокой, согнутой в галочку. Самый эффектный выстрел по лампочке – приятнейший хлопок с легким дымком. Все горелые лампочки дома и на помойке уже кончились. Я захожу во второй подъезд (генеральский), потихоньку подымаюсь по лестнице и, о радость – лампочка без колпака. Почти не целясь, стреляю. Чпок. И тут же звук открываемой двери.

– Ага! Вот это кто лампочки всё время бьет!

Я кубарем скатываюсь с лестницы.

– Не убежишь! Я тебя видел, вот я родителям то…

В тот же день (бывают же черные дни!) играем с мальчишками в дворе. Кто-то придумал к тонким палкам прибить наконечники – гвозди, бросать и смотреть, как втыкаются. Втыкаются плохо, но между помойкой и домоуправлением нашлись мешки с цементом. Вот в них втыкаются замечательно. Еще и цемент пшикает, как будто взрывается. Было очень весело, пока не выбежал управдом, с физиономией гораздо более красной, чем обычно.

– Что ж вы делаете, обормоты! Мы на последние деньги цемент… Я вас всех переписал! Родители теперь заплатят… (мать, мать, мать) со штрафом!

Мы, естественно, брызнули в разные стороны, но остаток дня я провел в печали, ожидая появления дома представителя соседнего подъезда и управдома.

Я так и не дождался последствий. На следующий день поезд меня увозил в Евпаторию, в п/л Чайка. Я уже знал, куда еду. Ехал я со своим отрядом. С верхней полки спокойно смотрел в окно. Проехали Тулу, Орел, Курск. Ночью какие-то полустанки, похожие один на другой, а утром – совсем другая природа в дымке после ночного дождя и украинские мазанки под соломой.