Кроме основной, абитуриентской компании была еще одна, в которую нас втащил Игорь, киевский еврейчик, не сказать, чтобы толстый, но совсем не отличавшийся сухостью, интеллигентно шпанистый, он всё время хотел казаться старше и опытней, чем был на самом деле. Я с ним излазил половину Киева и он познакомил нас с ребятами из духового оркестра, у которых мы потом часто пропадали в свободное время. Это был обычный военный духовой оркестр с худыми трубачами и толстыми барабанщиками. Чем оркестр был связан с училищем? не знаю. Большинство музыкантов были сверхсрочниками лет тридцати-сорока, но были и солдаты срочной службы и даже воспитанники (что-то типа сынов полка), с одним из которых Игорь водил дружбу.
Что касается меня самого, то я был москвичом, что уже само по себе привлекает многих. Хотя чаще это приносит неприятности, особенно в армии. Я в этом убедился на первом же построении.
Толстый розовощекий подполковник, делавший перекличку, дошел до моей фамилии и ажно изменился в лице.
– … москвич???Три шага из строя, шагом марш!
Я вышел, как положено, строевым шагом и повернулся лицом к товарищам. Прежде чем вернуться на свое место, я выслушал целую лекцию о вреде москвичей делу воспитания достойной смены офицерского состава вооруженных сил. Он бы назвал меня и всех, кого он подразумевал в одной компании со мной не москвичами, а
Я не боялся подполковника, но на первом же экзамене убедился в его серьезных намерениях. Экзамен был по математике. В качестве преамбулы преподаватель сначала по-русски, потом по-украински (путая слова) объявил, что мы имеем право писать на любом языке, а именно на украинском, русском или французском (это была шутка такая, потому что цифры всё равно арабские), выдал листочки с печатями и пожелал удачи. Математика никогда не была моим коньком, но примеры были легкие, и я был уверен, что будет четверка, ну уж трояк – это самое малое.
На следующий день обнаруживаю в списке против своей фамилии – «2». Иными словами, можно собирать вещи. Но не зря Александр Иванович, директор нашей школы, был уверен в том, что я останусь в Киеве. У меня был туз в рукаве.
Я позвонил в Москву, отцу. Я имел право одного звонка, как сейчас говорят в телепередачах. Но звонил-то я в Главное политуправление сухопутных войск! Воспользовался бы я этим правом, если бы не было по отношению ко мне откровенного хамства? не знаю. Я честно рассказал отцу про ситуацию и про подполковника с его москвофобией. Отец велел мне возвращаться в училище и продолжать сдавать экзамены. Выйдя с переговорного пункта, я еще погулял по городу и только к вечеру вернулся в училище. В экзаменационных списках против моей фамилии уже стояла пятерка. Попавшийся мне навстречу подполковник, увидев меня, стал не розовощеким, а откровенно красномордым. Он прошипел что-то мне на ухо, но открытых придирок с его стороны я больше не имел.
После очередного экзамена мы с Игорем пошли гулять по городу, с расчетом зацепить девчонок. По пути к нам привязался пьяненький мужичок. Я больше молчал – интересно было послушать двух хвастливых петухов: у одного по пьянке язык развязался не в ту сторону, а второй от природы без этого не может.
Концовка этой встречи осталась для меня знаковой на всю оставшуюся жизнь. Однако, по порядку. Сначала они спорили о том, кто лучше знает Киев, потом о чем-то еще. Когда добрались до женского вопроса, мой приятель заявил, что мы сейчас как раз идем к шикарным девочкам, и единственное, чего нам не хватает это десятка презервативов, никак не меньше. Его пьяненький оппонент заявил, что у него этого добра хоть отбавляй, пошли за мной, дескать, сейчас отсыплю.
Мы пришли в один из переулков возле Крещатика. Наш благодетель скрылся в дверях коммуналки, заверив, что через минуту вынесет нам то, что нужно. И пропал. Мы понимали глупость ситуации, но просто взять и уйти было, вроде как, неудобно. В конце концов, мы позвонили в квартиру. Еще через какое-то время смущенная женщина в халате и фартуке вынесла нам что-то завернутое в газету, извинилась и сказала, что её муж лег спать и велел нам передать «вот это». Смущенные не меньше неё, мы быстро ретировались, и только уже на Крещатике, сев на скамеечку, развернули переданный нам сверток.
Там ничего не было – это была свернутая многократно газета «Вечерний Киев». Мы долго смеялись. С тех пор я иногда, попадая в подобные ситуации, а они случаются со всеми: многие люди обещают золотые горы, а выполнить не в состояние даже… в таких случаях я просто говорю: «Вечерний Киев». Люди не понимают, но это ничего, главное я понимаю.