Взгляд на жизнь с другой стороны

Человеческий эмбрион похож то на рыбу, то еще на кого-то, но есть люди, у которых предыдущая животная жизнь просто сквозит во внешнем облике. Готов поклясться, что Роман Иванович долго был сурком или сусликом. Когда он увлекался объяснением урока, он складывал по-сурочьи руки на груди, задирал свою лысую голову и блаженно улыбался, выставляя на всеобщее обозрение два больших передних зуба. При этом он был совершенно косым, поэтому, чтобы рассмотреть что-либо повнимательней, он смешно поворачивал голову в сторону и глядел одним глазом. Милейший человек, одним словом.

У Романа Ивановича было еще одно огромное достоинство – до нас он никогда не работал в школе. Он пришел к нам из какого-то техникума и относился к учащимся на удивление уважительно и даже старомодно. Единственный был момент неприятный, связанный с ним. Он написал учебник по дифференциальному исчислению и отдал его на рецензию профессору МГУ, через его сына Колю (Профессора), учившегося в нашем классе и вот, я случайно застал сценку, когда Коля возвращал РИ его рукопись. Коля, видимо, перенимая манеры отца, небрежно говорил о недостатках книги, а Роман Иванович униженно и просительно смотрел на маленького тощего Колю, лепеча какие-то оправдания.

Впрочем, не все, кто пришел в школу со стороны, хороши. Например, физичка наша пришла из какого военного НИИ, по-моему, с Алмаза, но лучше б не приходила. Она не была плохой, она была просто никакая. Это, конечно, не редкость, «никаких» учителей было много, но, что интересно? сразу три нерядовых учителя у меня были по самому нелюбимому мною предмету, по математике, и лишь одна Наталья Яковлевна по литературе.

Первое января 1971 года мне запомнилось. Это очень редко бывает, потому что запоминаются хорошо только события, выходящие из ряда вон, а праздники с их застольями, как и будни, в основном, похожи один на другой.

В тот день я вышел из дома, когда уже начинало темнеть. Меня попросил прийти к нему Мартышка, с которым мы путешествовали по Волге. Тогда мы с ним часто общались, играя в хоккей в дворовой команде. Я лично играл очень мало, хотя и получил за этот сезон золотую медаль. Вообще, это была не игра, а халтура, хорошо, если на игру собиралась одна пятерка и пара человек запасных. Играли на дрянных открытых площадках. Защитные приспособления мы одевали полностью, а форма была у кого какая. Но у нас был кукиш в кармане – в команде были два действительно хороших хоккеиста. Это были Лютик из параллельного класса и Мартышка на класс младше.

Лютик тренировался в ЦСКА, был крупным, мощным игроком, он летал по площадке как боевая машина, противник его как огня боялся, особенно после того, как на одной из игр он покалечил вратаря. Он собственно был не виноват, но у Быстрова, так же как и у Тарасова, большое внимание уделялось силовой подготовке. Щелчок у Лютика был убийственный. У меня этот момент до сих пор перед глазами. Лютик получил пас, размахнулся и ударил низом от синей линии. Вратарь противника неловко выставил клюшку вперед. Шайба от клюшки влетела ему под маску. Парень упал без движения. Когда мы подъехали, на льду уже появился ручеек крови. Вратаря унесли, а зубы его остались на льду рядом с шайбой.

Мартышка играл совершенно по-другому. Его игра не была красивой. Он сам был маленький ростом, кривоногий и на год младше. Он играл за свой год в Динамо. Отдавать ему пас не хотелось – после этого можно было попрощаться с шайбой, он наклонялся ко льду, как будто хотел шайбу схватить еще и зубами и начинал пробираться в сторону чужих ворот, не обращая внимание на защитников, и что более печально – на партнеров. И что самое удивительное, часто ему удавалось прорваться и даже забить.

Вот этот самый Мартышка и позвал меня к себе. Он жил в желтой хрущебе у Песчаной площади вдвоем с матерью, которая в данный момент была на работе. Она работала метрдотелем в гостинице Россия. Собственно, это обстоятельство я выяснил, уже придя к нему и усевшись на кухне. Мартышка выставил на стол две бутылки польского меда – это был такой двадцатиградусный, очень вкусный напиток из натурального меда. Это было богато, но объяснимо.

На столе уже стояла большая хохломская плошка, накрытая полотенцем. Мартышка подолбил об стол черствой калорийной булочкой и сказал, что это вся закуска. Он просил меня по дороге зайти в магазин, но все уже было закрыто, и я пришел с пустыми руками. Впрочем, мне он подвинул плошку, сняв с неё полотенце, но сам есть это отказался, потому что он, дескать, этого уже видеть не может. В плошке оказалось килограмма полтора черной икры! Вот это уже было более чем удивительно. Я потребовал объяснений и тут то и узнал, где трудится его мать.

Мы поделили булочку пополам, выпили весь мед. Я с большим удовольствием съел не менее килограмма икры.