Взгляд со дна

От хлопка входной двери Маша точно пришла в себя: «Да что я делаю?! Нельзя ее злить… Она же еще не решила насчет квартиры, а я здесь даже не прописана, никаких прав. Черт!»

Вскочив, она наскоро прополоскала рот и босиком кинулась вслед за сестрой. Сашка уже успела спуститься на первый этаж – к той площадке, где лежала мама. Накануне Маша проскочила это место не глядя. И все равно ощутила, как под ногами хлюпнула кровь…

Перегнувшись через перила, она крикнула:

– Сашка, подожди!

И бросилась вниз, ощущая неожиданную легкость во всем теле. Просто слетела по лестнице, не испытывая ни тошноты, ни озноба, из-за которого ее трясло все утро.

Сашка запрокинула голову, светлые волосы обвисли, сверху показалось, как гроздь тополиного пуха. В ней всегда было нечто древесное: тонкие гибкие руки, пальцы-веточки, кожа цвета бересты. Отец природную белокожесть уничтожал в солярии, но Сашку туда разве загонишь? Она и ресницы-то не подкрашивает, благо они не такие белесые, как волосы…

С разбегу кинувшись ей на шею, Маша забормотала в ухо, прерываясь на короткие поцелуи – в щеку, в лоб, в макушку:

– Прости, сестренка… Давай не будем ссориться! Нас же всего двое осталось… Как жить в одиночку? Я тебя люблю. Правда.

И ощутила, как Сашка обмякла, потеплела в ее объятьях. Поверила. Маша улыбнулась ей со всей нежностью, на какую была способна:

– Береги себя. Я без тебя не справлюсь. С ребенком и вообще… Будем нянчиться вместе?

Чуть не произнесла привычное: «О’кей», которым всегда заканчивала разговоры. Но успела вспомнить, что Сашка на дух не переносит это слово. И только осторожно откинула со лба светлые волосы:

– Челка… Никто уже не носит челку.

– А мне нравится, – упрямо возразила Сашка.

– Да я ж не против. Твое дело.

– Что-то ты слишком ласковая…

«Прокололась, – испугалась Маша. – Перестаралась. Черт, с ней глаз да глаз!»

Но Сашка не оттолкнула ее, к чему Маша уже приготовилась. На мгновенье затихла под ее руками, потом порывисто обняла:

– Отлежись у нас. У меня… Всегда успеешь вернуться в свой прекрасный дом.

И выскочила из подъезда. Маша выглядывать не стала, только прослушала, как мягко хлопнула дверца машины, заурчал двигатель – Артур уже дожидался во дворе.

«Может, и стоило рвануть к бабке? – внезапно охватило ее сожаление. – Вдруг эта чертова Русалка шляется где-то поблизости? Даже Артура не будет в городе…»

Она невольно скользнула взглядом по темным прожилкам кафельного пола – из них так и не смогли вымыть кровь. И со всех ног бросилась вверх по лестнице.

Ради абстрактной новой жизни, не интересуясь, нужна мне она или нет, Артур везет меня к бабушке в Дмитров. Неужели он надеется, что Русалка не найдет меня в другом городе? Это несколько наивно – на электричке до Дмитрова часа полтора. Не думаю, что ей лень будет потратить их, чтобы покончить со всем нашим семейством. Она ведь это задумала? И мы уже даже догадываемся почему…

Но я не стала отговаривать его: будь что будет. К тому же он, кажется, хочет встретиться с бабушкой не только ради того, чтобы сбросить там меня как надоевший балласт. Без меня ему станет легче?

Больше меня волновала Машка, оставшаяся в Москве совсем одна. Может, она и воображает, будто у нее миллион друзей, но на самом деле никто из них и не дернется, если ей понадобится помощь. Уж точно не станет связываться с убийцей. Мы обе могли рассчитывать только на Артура…

– Тебя как представить? – спохватилась я уже на подъезде.

Он фыркнул:

– Следователем. Ты хоть в курсе, что я Александрович?

– Мама говорила, – я произнесла это безотчетно, услышав, сама оцепенела. – О… Я… Так запросто…

– Так и должно быть, – отозвался Артур сурово. – И не смей сомневаться. Говорить о маме как о живой правильно. Пока ты так чувствуешь, так и будет. И не надо пугаться всякий раз, когда упомянешь ее. Это никоим образом не оскорбляет ее памяти! Да Оксана только рада, если ты чувствуешь, что она с тобой…

Он всерьез?

– Рада? Ее нет.

– Не знаю. И ты не знаешь. Никто из нас… Так что… Думаю, нам следует просто довериться интуиции. Если тебе хочется говорить и думать о маме как о живой, не оплакивая ее каждую минуту, значит, это правильно.

– Я подумаю об этом.

Почему-то это вызвало у него улыбку…

Когда мы с Артуром зашли к бабушке, я подумала: не миновать еще одной жертвы… У нее так выпучились глаза, что сразу вспомнилось, как в детстве Машка, разозлившись на что-то, назвала ее «бабка-жабка». За что получила от бабушки в лоб – рука у той всегда была тяжелой, а нрав вовсе не лягушачьим, горячим.

Но прозвище прижилось, только звали мы ее так за глаза. Любви к ней у нас не было… Хотя я не берусь объяснить почему. Бабушка не была злой или сварливой. Она просто была равнодушна к нам. Вся любовь, которая жила в ее душе, была направлена только на сына, и нам уже не досталось ни капли, хотя мы были его «кровиночками», как принято говорить.

– Никакие мы не кровиночки, мы его сперматозоиды, – как-то выдала Машка, рассердившись на отца.