Взгляд со стороны

Вдоль щеки его кровоточила багровая ссадина. Смуглое лицо вообще как-то изменилось, обмякнув. Но – как именно – Конкин не уловил.

Времени не было.

Они проскочили длинный, сворачивающий под углом рукавчик парадняка и, перелезши через балки, провалившиеся откуда-то сверху, очутились перед массивной плитой, перехваченной дужками – на которых, присосавшись, висели четыре мощных замка. И Леон обхватил их, точно пытаясь содрать, а потом обернулся, пронзая Конкина внимательным взглядом:

– Сударь, скажите мне правду: вы сейчас в нирване или в реальности?

Конкин сначала не понял сути вопроса, но через секунду, увидев его и в самом деле изменившееся, чужое лицо – в мокрых язвах, с сиреневыми костяшками вместо носа, догадался о чем идет речь и, безнадежно посмотрев на свои ладони, также покрытые язвами, потрясенно, обретая сознание, невнятно ответил:

– В реальности…

– Тогда пройдем, – напрягаясь, сказал Леон. – Главное, ничего не бойтесь, сударь…

Он ударил ребром ладони по дужкам, и они вместо того, чтобы отозваться лязгом металла, смялись, точно бумажные, – разодрал образовавшуюся щель – и, протиснувшись сквозь нее, они вылезли на пустырь, простершийся, казалось, до самого горизонта.

Собственно, это был не пустырь, а скорее луг, поросший дурманными жесткими травами. Серые метелки их качались выше колен, трепетали вкрапления лютиков и ромашек, плотные заросли иван-чая вздымались из старых ям, а за маревом смога, на другой стороне, словно горы, угадывались призрачные очертания зданий. Видимо, луг находился внутри городского квартала. И дома опоясывали его по периметру.

Бутафория. Всюду бутафория, подумал Конкин.

Ему не хотелось жить. Мир открылся такими отталкивающими подробностями, что дальнейшее существование в нем не имело смысла.

Секта – людей.

Конкин даже замедлил шаги.

Однако Леон, дожидавшийся его у кустов, нетерпеливо подергивался.

– Все в порядке, – сквозь горловые хрипы сказал он. – Здесь владения Цветика, сюда они сунуться не посмеют. Потому что Цветик очень не любит «люмпенов». А кстати, вот и он сам…

Вынырнув откуда-то из-за бурьяна, мерной тяжелой поступью, словно при каждом шаге проваливаясь по щиколотку в дерн, приближалось к ним чрезвычайно грузное, низкорослое существо, представляющее собой нечто среднее между медведем и человеком. От человека у него было лицо – правда, фиолетового оттенка, с выдающимися надбровными дугами, а от медведя – толстое, покрытое шерстью туловище, раздающееся на бедрах и формой своей напоминающее мешок. Уши, как будто у зверя, торчали над головой, и он, точно зверь, похрапывал на вдохе и выдохе.

– Люди, – густым басом сказал он. – Люди. Зачем – люди? Давно не видел.

От него распространялся мясной отвратительный смрад. А могучие лапы начали медленно подниматься.

Тогда Леон очень ловко вставил ему сигарету между когтей, и, в свою очередь прикусив пластинками рта кончик фильтра, произнес с искусственным лихорадочным оживлением:

– Здравствуй, Цветик. Мы у тебя немного побудем? Если ты, конечно, не возражаешь…

Наступила звенящая тишина. Медведь посмотрел на Конкина, а потом на Леона.

Щеки его ужасно надулись.

– Скучно. Живите, – тем же густым, жарким басом разрешил он.

И нагнувшись к огню зажигалки, протянутой быстрым Леоном, глубоко, сразу на полсигареты, втянул едкий табачный дым.

Пока Таисия приводила в порядок дачу, пока она распечатывала окна, чтобы выветрить затхлость старого воздуха, пока она протирала отсыревшую мебель и пока споласкивала посуду, с ее точки зрения недостаточно чистую после зимы, Конкин с Витюней разожгли костер.

День сегодня был теплый и солнечный, но в начале недели прошли грозовые дожди, прошлогодняя преющая трава была пропитана влагой, с веток, которые натаскал Витюня, сочилась вода, для костра они, естественно, не годились, но в сарае, укрытые листами толи, еще сохранились дрова: Конкин нащипал с березы коры, сворачивающейся завитушками, наколол целый ворох лучинок, вдруг обнаруживших свежий лесной аромат, соорудил из всего этого легкий шатер, придавил его несколькими тоненькими полешками, подсунул снизу газету и, уступая нетерпению пристанывающего Витюни, разрешил ему самому поднести к газете горящую спичку.

Огонь вспыхнул сразу же и, обхватив корежащуюся чернеющую бересту, бодро попыхивая, стал пробиваться сквозь дровяной муравейник – на секунду затих и вдруг вырвался над связкой поленьев уверенным ярким пламенем.

– Ура-а-а!.. – самозабвенно закричал Витюня.

И Конкин, вторя ему, тоже закричал:

– Ура-а-а!..

Он, как будто даже забыл, что буквально минут десять назад, искоса и совершенно случайно глянув через плечо на дачу, он увидел не симпатичный одноэтажный домик, сияющий сквозь заросли желтизной, а какую-то перекошенную мрачную изъеденную нищетой хибару, больше напоминающую собачью грязную конуру, кое-как составленную из гнилых липких досок, покрытых дерюгой, с дырами вместо окон, затянутыми полиэтиленом.