Взгляд в спину

— Жили мы в деревне Юмас, а потом переехали жить в деревню Еремкино. (В 5 км от Юмаса.) Там и прожили 15 лет. И тут с нами всякие истории случались. Когда мне было лет тринадцать, пошли мы в лес по чернику. Отец, мать, я и брат Гриша. Он 1929 года рождения.

Так получилось, что отец и мать куда-то отошли, а может, и мы с Гришей отошли и видим, что подходит к нам старичок с большой белой бородой, волосы все взлохмачены, вроде как седые, и просит нас и уговаривает пойти с ним. Говорит, что нам у него будет очень хорошо, что у него есть все и... Тут прилетает к нему какая-то птичка и садится к нему на голову.

— Я вам подарю вот эту птичку.

Мы с Гришей сначала вроде бы и согласились с ним пойти, и даже пошли за ним по тропе. Он — впереди с птичкой на голове, мы — за ним. Немного прошли и что-то засомневались, страшно нам стало. И отец с матерью нас начали искать, кричать. Отец знал молитвы, начал читать. Мы и вернулись назад. Как он был одет? Не знаю, не помню. И был ли одет, тоже не знаю. Только и помню, что у него была большая белая борода и взлохмаченные седые волосы. Видимо, голову рассмотрела потому, что на ней сидела очень красивая птичка

Позже, бывая в лесу, мы и блуждали, но ничего подобного с нами больше не случалось. Вот так я и видела какого-то старичка. Нигде в округе подобного старичка не было!

«Кто это?»

Зимой 1940 года я была свидетелем такого случая.

— Нас, человек восемь молодых ребят и девчат, отправили на рыбалку в деревню Пантрушкину на подледный лов рыбы. Деревни Пантрушкиной, раньше она называлась Нюхомья, или Нюхомпывыл, в настоящее время давно нет. Находилась она на речке Пантрашкиной, примерно около десяти километров от Юмаса. Тогда там жил один дед — Соболев Осип Павлович. Мы все и находились в его доме. Вечером после работы, а мы были все молодые, веселые, начали шутить, смеяться, хохотать. Дед несколько раз предупреждал нас, чтобы мы вели себя тише, но нам было весело, вот мы и хохотали.

Дед Осип Павлович сидел за столом и пил чай, бабка его, Прасковья, на стол подавала, то и дело выходила в кухню. Прямо возле дверей кухни был лаз в подпол. И мы все тоже находились в этой же комнате. Только бабка Прасковья вновь прошла к столу из кухни, как сразу же за ней открылся лаз в подпол и оттуда высунулся вроде бы человек до пояса видимый нам со спины. Волосы на голове были все спутаны и спускались с головы на плечи и спину до пояса, поэтому мы решили, что это женщина. Мы все замерли, а бабка, повернувшись от стола и увидев его, воскликнула:

— Что это? Кто?

Дед соскочил, заматерился. А мы только услышали, как с силой хлопнула дверца подпола. Дед схватил ружье, что висело у него в спальне над кроватью, зарядил его холостым и выстрелил в подпол, приоткрыв лаз. Тогда он и говорил, что в этом случае надо стрелять только порохом, но добавлять в него иголку. Видимо, так и сделал.

После этого мы еще жили несколько дней, но больше ничего подобного не было. Да и старик говорил, что раньше никогда такого не было.

Местные верования

[Ведров Никифор Степанович. Работник милиции. 1984 год, с. Кондинское]

— Я работал в Кондинском районе с 1950 года, а до этого работал в г. Тюмени.

Знаю, слышал, что у местных туземцев много всяких верований. Слышал и про вотчинника от своего друга-охотника (ныне умершего). Так вот, когда мы были с ним на охоте в лесной избушке, он выносил из избушки пищу и говорил, что надо покормить вотчинника. Но кто это и что — не знаю. По-моему, это сказки.

В архиве тоже едва ли что можно найти, что относится к 1946 году или позже. Это я знаю точно, так как сам работал в архиве. Многое просто-напросто сжигается. Отбирается и оставляется только то, что считается очень и очень важным, нужным... Тем более, что тогда Нахрачи (ныне Кондинское) были Омской области. Только позже Ханты-Мансийский округ передали Тюменской области или организовали Тюменскую область. Точно не знаю.

«Как мы жили...»

[По рассказам Ивана Михайловича Сафронова, жителя Евринской стороны.]

— Леса в наших краях большие, но мне все были хорошо знакомы. Мне никогда в лесу ничего не казалось, не маячило. Может быть, потому, что я был послушный и всегда прислушивался к запретам взрослых.

Наблюдал, как жители нашего края относились к заверованным местам. В каждой деревне было такое место, чаще всего дерево. Так и говорили — заверованная ель.

Как с кем-нибудь что случится (заболеют), так идут к этой ели. Несут цветные тесемочки, шали, монеты и вешают на нее. Что-то приговаривают, начитывают, а иной раз приносят брагу и брызгают на ель. Иногда зарежут петуха, барана, мясо сварят и раскладывают вокруг нее по пенечкам.

Сова с рогами

— А вот что было со мной...