Взгляд василиска

Илья вздохнул — и то только потому, что был сейчас один и мог себе это позволить — и, покрутив сокрушенно головой, поехал было «домой», чтобы переодеться и принять душ. Но куда там. Пока выбрался из пробки на Невской перспективе и через Дворцовый мост — справа как раз раскинулся дворцовый комплекс кагана Петра II, который почти на четверть века перенес столицу в Петров, — было уже без двадцати одиннадцать, и сердце не желало больше ждать. Еще немного, чувствовал Илья, и как бы в галоп не ударилось.

«Престиссимо[65]… - подумал он с каким-то даже удивлением. — Надо же, куда человека может завести любовь!»

«Любовь?» — удивился Караваев, осознав, какое именно слово сейчас использовал.

— «А что если и так?» — пожал он мысленно плечами и, не раздумывая больше о странностях души, погнал «Майбах» на Петроградскую сторону.

6.

Все-таки у него хватило ума, чтобы купить по дороге букет алых роз, и благоразумия, чтобы тщательно провериться и предупредить по телефону им же самим поставленную охрану, а не ломиться без оглядки в домик на Песочной, аля «прыщавый въюнош», возомнивший себя дон Жуаном. Но и Зоя, оказывается, была той еще колдуньей.

Во-первых, она умудрилась появиться на верху лестницы, ведущей на второй этаж, ровно в тот момент, когда Караваев, практически бесшумно войдя в дом через черный ход, оказался у ее основания. И платье Зоя надела такое, как если бы знала, не только то, какие цветы он ей принесет, но и какой увидел ее во сне прошлой ночью. Вообще-то Илья сны видел редко, а запоминал их и того реже. Но прошлой ночью и увидел, и запомнил. Зоя выходила ему навстречу из какого-то богатого особняка — Караваев этот момент отметил даже во сне — и одета была в такое именно, короткое и открытое, платье из темно-пунцового шелка или какой-то другой подобной шелку ткани, которая, разумеется, как и положено в эротическом сне, туго, но не чрезмерно, обтягивала ее замечательно красивое тело, ничего не скрывая, даже отсутствия нижнего белья, но все, что следует, подчеркивая, так что у Ильи от этого зрелища дух захватило даже во сне. А сейчас у него захватило дух наяву.

«Она что, действительно…?»

Но мысли о нижнем белье, которое Зоя то ли действительно не надела, то ли такое уж оно это «белье», что совсем исчезало из виду даже под тонкой и мягкой тканью, мысли эти разом вылетели из его головы, как только он увидел ее глаза. То, что они у Зои красивые — и их необычный разрез, и величина, и цвет, разумеется, — Илья отметил еще в первую их встречу в Константинополе. Но, как ни странно до сих пор гораздо сильнее привлекали его внимание Зоины губы, движения которых уже пару раз буквально обрушивали его в состояние едва контролируемой страсти. Однако сейчас он увидел ее глаза, как будто впервые. И впечатление от этой глубокой синевы, поглотившей его, казалось, мгновенно и решительно всего целиком, было настолько сильным, что Илье потребовалась вся его воля, чтобы улыбнуться Зое так, как он хотел. Улыбнуться, протянуть цветы, и даже сказать довольно ровным голосом — во всяком случае, ему хотелось верить, что голос не подвел, — какую-то банальность, из тех, что, по умолчанию, всегда говорят мужчины своим женщинам.

— Мне показалось, что эти розы хорошо подойдут к твоему платью, — сказал он, улыбнувшись. — Ты в нем выглядишь просто замечательно.

— Спасибо, — улыбнулась она в ответ и опустила лицо к раскрывшимся бутонам. — Восхитительный запах, — она подняла глаза и он снова окунулся в эту бездонную синь. — Я так… — Внезапно букет полетел в сторону но раньше, чем Зоя успела качнуться к нему навстречу, Илья сам шагнул вперед и, обхватив ее плечи руками, прижал к себе.

— Я тоже… — Но говорить дальше он уже не смог, потому что почувствовал на губах ее губы.

7.

Разговор вышел короткий, но существа дела это не меняло. Греч честно сказал, что торопится и задерживаться позже десяти не может. Однако история Реутова вышла довольно длинной, даже при том, что рассказывал он только о том, что, по его мнению, относилось к делу, опуская за ненадобностью всю «художественную литературу», которая в данном случае была избыточна и Марику, по-видимому, вовсе не интересна. Слушал Греч, однако, внимательно и вопросы задавал по существу, совершенно избегая оценочных междометий, типа всех этих «ну надо же!», «ух ты!» и «вот же, б-дь!», которые обычно так легко слетают с языка «заинтересованных» собеседников. И, надо сказать, Реутов эту манеру Греча, слушать не перебивая, вполне оценил, а чуть позже и вспомнил, что таким, на самом деле, Марик всегда и был. Во всяком случае, тогда, на войне, именно таким.

— Странная история, — сказал Греч, выслушав рассказ Вадима до конца. — Прямо скажу, весьма странная и крайне неприятная. Для тебя и твоих друзей, я имею в виду.

Никаких «лишних» подробностей о Давиде и Лили Вадим, разумеется, Гречу не сообщил, обрисовав в этом пункте ситуацию в самом общем виде. Это ведь не его были тайны, а их, и Казареевы, как ни крути, Марику фронтовыми друзьями не приходились.