Взгляд василиска

— А я в окно все видела, — сказала она. — А когда он тебя ударил, я подумала, что это бандиты, схватила отцовский дробовик и побежала вниз, но они уже уезжали. — Глаза ее снова расширились. Сейчас Полина, наверняка, по новой переживала случившееся в тот вечер. — Ну, тогда я бросилась во двор, у меня там мотоцикл…

— Цундап? — спросил Вадим, любуясь девушкой и одновременно мысленно качая головой, потому что, зная ее полгода, совершенно не представлял себе, какая она на самом деле.

— Да, а ты откуда?…

— Греч видел твой мотоцикл, и тебя видел тоже.

— Ну собственно, и все. — Полина встала и хотела пойти в кухню, но Вадим ее задержал.

— А дальше?

— Лили меня днем нашла, — объяснила остановившаяся в дверях Полина. — Мы обсудили положение и решили, что вас надо выручать.

«Естественно. Это же так просто — выручать…»

— А где ты научилась плавать в холодной воде? — с интересом в голосе спросил Давид, избавив, таким образом, Реутова от необходимости самому докапываться до печенок любимой женщины.

— Ребята, — сказала Полина. — У меня отец военный и выросла я на севере. Там и летом-то вода в речках студеная…

— Но дело ведь не в этом? — спросил Вадим, которому показалось, что в объяснении Полины звучит некая недоговоренность.

— Кофе не убежит? — неожиданно расстроенным голосом спросила Полина.

— Нет, — успокоил ее Реутов и вдруг понял, что зря он ее об этом спросил. — Не надо, — сказал он. — Не объясняй.

— Да, нет, отчего же. — Она вернулась к столу, взяла из пачки сигарету и тоже закурила. — Мне было двенадцать лет, — сказала она. — И я поехала на лето к папе, на северный Кавказ. Как-то вечером к нему зашли приятели. Старшие офицеры, генералы… Они думали, что я сплю и не слышу их разговоров, а я не спала и подслушивала. Они войну вспоминали, было интересно. А потом один генерал сказал, что отцу повезло в жизни, такая у него дочка красивая. И блондинка… А папа вдруг возьми да скажи, что, мол, все блондинки дуры и бляди…

— Вот ведь, прости господи! — вырвалось у Лили, а у Вадима даже сердце сжалось от жалости.

«Ну да, — подумал он, подходя к Полине и обнимая за плечи. — Этот мог!»

Полина благодарно прижалась к нему спиной, и Вадим не удержался, наклонился и поцеловал ее в ухо.

— Но нет худа без добра, — неожиданно весело продолжила свой рассказ Полина. — Осенью я назло всем перешла в математический лицей и закончила его третьей по выпуску. И плавать научилась, и моржевала, — хихикнула она. — И на мотоцикле гоняла, и на плотах на Урале сплавлялась, и на стрельбище в Царском Селе всех папиных адъютантов краснеть заставила…

— А почему ты носишь фамилию матери? — спросил Вадим.

— Мама так захотела, но у меня с отцом теперь все в порядке.

— Это его квартира в Шпалерном?

— Да.

— И «Коч» его?

— А почему ты спрашиваешь? — обернулась Полина, выкручиваясь из его объятий.

— А потому, Полина Спиридоновна, — усмехнулся Вадим. — что комбрига моего звали Спиридон Макарович Шуг, и спросить, живой я или все-таки нет, мы можем именно его.

5.

Разговор с Реутовым оставил у Ильи очень странное впечатление. С одной стороны, он, как ни странно вполне поверил в искренность Вадима. Похоже, что несмотря на всю абсурдность ситуации, тот не лгал и не пытался обвести Илью вокруг пальца. Что-что, а такие вещи Караваев чувствовал великолепно. Илья ведь не мальчик, и опыта ему не занимать. Иначе давно бы уже лежал трупом в какой-нибудь безвестной могиле, потому что охотились за ним не желторотые новички — хотя и такие иногда попадались — а битые жизнью и выдрессированные на волкодавов профессионалы. Эти умели порой устроить такой «театр Кабуки», что мать родная и та усомнилась бы, ее ли это чадо любимое прикидывается теперь придорожным кустом или это действительно всего лишь можжевельник. Однако Реутов был в своих реакциях более чем естественен, и потом люди, работающие под прикрытием, имеют обычно и подобающую легенду на такой вот непредвиденный случай. А тут что? «Не помню, не знаю…» Смех один, а не легенда. Потому и поверил, что все так и обстоит, как Вадик говорит. Но с другой стороны… Вот эта другая сторона Илье категорически не нравилась. Дерьмом от нее за версту несло, страшным и опасным дерьмом.

Ведь что получается? Или он сам спятил ненароком, в чем Илья сильно сомневался, или тут шла такая игра, что «мама не горюй»! Чутье Караваева никогда пока не подводило, и однозначно кричало: «Беги, друг, беги!» Однако кроме чутья, интуиции, шестого чувства или что там у нас внизу живота прописано для такого рода случаев, имелось ведь еще и кое-что в груди, там, где за тонкой кольчужкой ребер и мышц стучит — то ровно, то заполошно — обыкновенное человеческое сердце. Душа? Совесть?

«У меня?» — попробовал сыронизировать Илья, но ни иронии, ни сарказма, который ему всегда хорошо удавался, сейчас не вышло. Потому, вероятно, что речь шла о Вадике Реутове. Вот в чем дело.