Взгляд змия

По прошествии месяца, а то и более с той памятной ночи меня навестили Пиме с Криступасом, и я, как мне ни было тяжко на душе, попытался их отговорить, предлагал выждать, не жениться, под тем предлогом, что время сейчас смутное, может начаться война и разлучить молодых. Ничто не помогло. Их решимость, особенно у Криступаса, была очень твердой, и я спрятал в Святое Писание листок с их именами, а в первое воскресенье огласил с амвона их имена. Молодой граф демонстративно покинул церковь в сопровождении нескольких ранее не виденных мною юношей с решительными лицами. Меня удивило то, что вместе с графом вышел и Альбас, сын рыжего лекаря. Что связывало его с графом Жилинскасом?

Девушка эта, Пиме, была очень красивой. Она заставила меня о многом задуматься. Я не сомневался, что графская любовь к ней не имеет будущего. Даже если б они повенчались, граф понемногу начал бы ею гнушаться, слишком уж большая между ними была разница. Граф требовал бы от нее больше, чем она сможет дать. Разница в воспитании и образовании сказывалась бы на каждом шагу. Она утомила бы их и не принесла обоим ничего, кроме страданий. Графу, жаркая кровь которого бурлила ключом, было бы особенно тяжело, но страдала бы и девушка. Скорее всего, это была бы тихая терпеливая мука, облагородившая в старости ее лицо, придавшая ему возвышенной, как у святой, красоты.

Итак, Пиме показалась мне необычайно красивой, и я даже склонялся к мысли, что ей удалось бессознательно освободиться от того, что свойственно всем женщинам. Я знавал женщин, пытавшихся как-то избавиться от своей бабьей природы, но, увы, до сих пор так и не встретил ни одну, которой это удалось бы. Все они слишком захвачены мирскими делами в худшем смысле этого слова, их бытие тщетно и суетно – они уже утратили животное бытие, а человеческого еще не обрели. И бытие их потому напоминает вещную жизнь, не всех вещей, а лишь существующих… да, существующих и не более того, но претензии у них не хилые, словно они живут для кого-то, ради чего-то. В духовном смысле они – выродившиеся существа, словно увечные дети, которые огорчились бы, поняв, что они калеки, что им пристало сетовать на судьбу и быть несчастными. Пиме была прекрасна, и ничего удивительного, что вокруг нее бушевали страсти.

Когда я однажды после воскресного оглашения обетов заглянул в графский дворец, мне было сказано, что библиотека закрыта на ремонт.

Меня и до того все время мучило предчувствие, что графу нельзя доверять, и я поминал недобрым словом ту ночь, когда он меня навестил.

В один октябрьский день, помню, это была среда, после обеда, я сидел у открытого окна, перелистывая коченеющими пальцами страницы книги. Я люблю прохладу, люблю мороз. Подняв глаза, я взглянул на мертвеющий, пустеющий сад. И внезапно вспомнил легенду о Товии, которому ласточки выклевали глаза, и он ослеп.

Свадьба вод

Этот человек появился однажды перед самыми заморозками и сразу же окопался в корчме, где ему было тепло и где его потчевали теплой похлебкой. Денег у него было не бог весть сколько, но и с пустыми карманами не ходил. Никто не видел, удалось ли ему нажить больше, но какая-то мелочь у него все время водилась, и когда он через некоторое время ушел в другие места, то унес с собой ровно столько, сколько принес в начале. Короче говоря, его прибыли были невелики, но постоянны; и надо сказать, что способ, которым он разживался монетами, был не попрошайничеством, как многие поначалу подумали. Он честно зарабатывал себе на хлеб. Человек этот был путешествующим рассказчиком. Не пророком, не проповедником, не нищим учителем нравственности, а рассказчиком. Его речам не были свойственны черты, характерные для речи оных, она не была повелительной, указывающей, как следует себя вести и что думать. Иногда он рассказывал довольно складные истории, очень серьезные, без капли веселья, которое быстро собирает толпу, однако необыкновенно интересные (оставалось неясным, сам ли он их выдумывал или слышал от других, а может, подсмотрел где-то). Иногда он ничего не говорил, просто сидел, прикрыв тяжелые морщинистые, как у ящерицы, веки, и словно рассуждал вслух сам с собой, бессвязно, без всякого сюжета, но слушать все равно было интересно. Как бы себя ни вел рассказчик, деньги он всегда брал вперед. Если не находилось слушателей, согласных заплатить полушку за его речи, он молчал как воды в рот набрав, жуя увядшим ртом. И все же – многие поняли это спустя долгое время – речи рассказчика тоже имели тайный поучительный смысл. Но слушать их было приятно, потому что этот смысл не был явен и ясен: в любом возрасте люди не любят моралей и поучений.