Взгляд змия

Бабушки с нами не было, она осталась на старом месте, имени которого я не помню. Вроде бы оно было где-то в Курше. Через полгода отец поехал за ней, но никого не нашел. Соседи говорили, что пару месяцев тому она заколотила досками окна и уехала к нам. Никаких известий о ней мы так и не дождались, упокой, Господи, ее душу.

Отец снял свинарник, прорубил в нем окна, и там мы прожили первый год. Отец мой – плотник, так что работы у него хватало. Ремесленники, мне пришлось в этом убедиться, никогда не останутся без работы. Кому нужен шкаф, кому кровать, кому сундук для приданого. Крестьяне могли бы и сами все это сварганить, но для этого нужно время, они с утра до вечера пропадают в полях, в хлевах, на сеновале. Отец поспевал повсюду. Ко всему прочему, он еще и колеса телегам делал. Словом, ничего плохого о нем сказать не приходится. Водки он не пил, трубку курил редко. В церковь ходил каждое воскресенье. Изредка починял там лавку, скамью или дверь, так что от церковных сборов его освободили. Копил, клал копеечку к копеечке. Копеечка, говаривал, – она рубль бережет.

– А мать, Мейжис? Ты говорил, что до того не был с ней знаком.

То-то и оно, батюшка. Не знал я своей матери, и сам не знаю почему. Впервые ее увидал, когда мы собирались в дорогу. Расскажу тебе о ней вдоволь, когда время придет. Во всей этой истории роль ее необычайно важна. Многое могло бы быть иначе, если бы не она.

Моя мать была красавицей. Я, батенька ты мой, не больно-то разбираюсь в женщинах. Не знаю, за что они ценятся, каковы их недостатки. Ровно так же, как о тебе не могу сказать, чем ты хорош, чем – нет. Но каждый ее видевший признавался, что она что-то необыкновенное. Вот и я тебе скажу то же самое.

Она была высокой, выше нас с тобой. Кожа у нее была такая же белая, как у меня, и такая же гладкая. Гладенькая-гладешенькая. Дотронься до моей кожи, батюшка, не боись, и ты представишь, какая у нее была кожа. Ноги у нее были длинные, зад чуть уже плеч, а талию ты, дедушка, обхватил бы двумя пальцами.

– Ну, а грудь, Мейжис? Грудь для женщин очень важна.

Хм. С чем бы ее сравнить? Каждая из ее грудей была величиной с кошачью голову. Хотя, честно говоря, на грудь я не обращал внимания. Зато волосы у нее были как черное пламя. Совсем другие, чем у меня. Они были похожи на ночь. Представляешь?

– Глаза, Мейжис, вот что важно. У женщин нет ничего незначительного. Ты уж мне поверь. Если бы у нас было больше времени и мы были бы не здесь, а где-то в другом месте, я бы тебе многое показал и многому научил бы. Ты еще совсем ребенок, как я посмотрю.

Мне это уже не понадобится, отец. Оставь свою науку при себе. Я тебе скажу, если бы даже случилось чудо и эти каменные стены разверзлись, а с неба бы спустился голубокрылый ангел и сказал: «Ваши грехи отпущены. Идите с Богом», я бы зубами вцепился в скамью, на которой сейчас сижу, и не сдвинулся б с места. Чистую правду говорю. Я бы заставил их меня повесить, а если бы мне это не удалось и они бы выгнали, спустив на меня собак, я бы ослеп и оглох перед тем, как уйти. Не нужны мне и твои науки.

Пустяки это, дедушка. Не гладь меня, я вовсе не волнуюсь, как тебе может показаться. Ты бы это увидел, коль была бы у нас свеча.

Значит, ты говоришь, что глаза тоже важны. Глаза моей матери были зеленые, как те стаканы богемского стекла, из которых так славно пьется водка. Зеленые, все время полузакрытые, ресницы длинные – ух! Она почти ничего не говорила. Скажет, улыбаясь, слово-другое, и баста. Она глядела на тебя, но не видела, мысли ее бродили где-то еще. Только такой я ее и помню. О чем она все время думала? Я не решался спросить, да она бы и не ответила. Это осталось тайной для всех, даже для отца.

– Чую я, Мейжис, что-то там было.

Было, было. Теперь это знаю и я. Но тогда ничего не ведал. Бывало, она что-то делает, потом забудет, уйдет. Вдруг, ничего не объясняя. А после спросит:

«Косматик, ты не помнишь, что я делала несколько минут тому назад?»

«Сушила белье, мама, – говорю я ей. – Вон и лохань стоит».

Тогда она, рассмеявшись, заканчивала работу. В иной раз, если эта работа была мне по силам, я, ничего ей не сказав, сам все за нее делал. Вот она какая была.

– И это все, Мейжис, что ты о ней знаешь?

Нет, батюшка, не все Я тебе потом еще расскажу, когда время настанет.

Так вот, поначалу мы жили в свинарнике. Казалось, все у нас идет как по маслу. Но это только казалось. Мы род, проклятый Богом, и если нам порой кажется, что все вот-вот образуется, жди какой-нибудь напасти.