Взгляд змия

Анусу шестнадцать. Если сын обязан быть зеркалом отца, то он именно таков, с той лишь разницей, что растет полной моей противоположностью. По-романовски строгий, суховатый, правильный мой профиль отразился в крошечном носике и оттопыренной нижней губе Ануса, из-за которой он кажется ротозеем. Отражение моих светло-каштановых волос – жидкие бесцветные волосики, напоминающие разросшуюся щетину. Глаза мои – два голубых камушка – превратились в красные кроличьи зыркалки, загорелая эластичная кожа – в бледную, сырую кожицу утопленника, изящные тонкие запястья – в ручонки пухлые, вялые, с короткими пальцами и какими-то волнистыми ногтями особо яркого розового цвета, гибкое тело всадника – в мешок, куда как попало накиданы скелет, кишки и все остальное. Зеркальное отражение такого рода, понятное дело, не может вызвать восхищения у меня, привыкшего видеть вокруг себя сильных, проворных, вымуштрованных мужчин. Конечно, я не придаю большого значения телесной красоте, стараюсь ко всему относиться без предубеждения, не перестаю любить человека из-за того лишь, что его внешность не соответствует канонам физической красоты. Поэтому порой, глядя на сына, я спрашиваю себя, за что так его ненавижу. Но не нахожу ответа. Быть может, однозначного ответа и нет. Меня, к примеру, раздражает его живучесть. В этом нелепом теле таится что-то природное, даже животное. Природное, напоминающее бессознательный энтузиазм, причем энтузиазм телесный, все время бурлит в нем, словно похлебка из жирной баранины в чугунке, оставленном на медленном огне. Для меня, привыкшего осознавать мир как разумную систему, упорядоченную согласно законам гармонии, это непристойное жизнелюбие (даже не знаю, как его лучше назвать) никак не сообразуется с человеческой природой. Понаблюдав за сыном, я преисполняюсь такой гадливости, как если б подглядывал за спариванием лошадей, коров или собачьей свадьбой. Вот и сейчас, глядя на рисующего Ануса, я не могу совладать с растущей волной отвращения: крепко зажав в пальцах карандаш, мое чадо водит им, пытаясь изобразить одно из своих любимых существ, а его тело извивается, дергается, словно в предсмертных судорогах. Кажется, все те образы, что с помощью его руки попадают на бумагу, рождаются без участия головы, где-то в недрах тела. Это уже больше, чем обычное времяпрепровождение, такое рисование слишком напоминает болезненные роды. Анус постанывает, забывшись, и я отворачиваюсь, не в силах вынести это зрелище.

Еще одна причина моей антипатии к сыну – его немощный разум. Правда, я ни разу не беседовал с Анусом о вещах, из коих можно было бы судить о его смышлености. Но чисто случайно подслушал пару фраз из его разговора со своей крестной (она из простых, но тоже из клана Сокдинскасов). С того времени я махнул рукой на предложения жены нанять ребенку гувернера. Я уверен, что это бессмысленно. Услышанный разговор случился лет пять-шесть назад, но чему может обучить даже самый искусный гувернер мальчика, убежденного, что если очень захотеть, можно остановить солнце, вызвать дождь или рисовать, а то и писать на водной глади. Абсолютно безнадежный случай.