Взгляд змия

Лашукас этот, которого отрядили вместе с нами, был такой чуть горбатенький, оттого спина его казалась узкой, как у рыбы, но руки у него были обезьяньи, невероятной силы, могли и медведя задушить. Черный Казимир роста был невысокого, но и не слишком низкого, с куцыми усиками, и вообще больше похож на портного, нежели на разбойника. Он хвастался, будто он очень меткий стрелок: как возьмет в руки ружье, из его голубого глаза протягивается белая серебряная нить до самого центра мишени.

Настоящая фамилия Лашукаса была Пиворюс, а родом он был из Пасвалиса. Он то и дело заводил речь о пиве и тогда несколько минут цокал языком от удовольствия. Упокой, Господи, его душу. Это он нес письмо капитана, которое мы должны были вручить в Ковне.

«Тебе, Лашук, не страшно было, когда узнал, что придется со мной идти?» – спросил я у него, озираясь на норы пещерных ласточек на твердом глиняном обрыве.

Идучи вдоль Немана, мы дошли до холма, выскочившего, как фурункул, на ровном месте. Один его склон был размыт приливами, словно ножом отрезан. Там ласточки и жили. Помнишь, папенька, рассказывал я тебе про ласточек? Ну вот, и тут снова ласточки. Это показывает, что другая жизнь, даже если бы она и вправду началась, ничем не отличалась бы от прежней, потому как уже с самых первых примет многим напоминала начало той, старой.

«Нет, – Лашукас оглядел меня с головы до пят. – С чего бы мне тебя бояться? Я тебя сильнее. А кроме того, если б ты надо мной как-нибудь подшутил, то один бы этого, – он показал на Черного Казимира, – не довел бы. Тебе бы хуже было».

«Твоя правда», – пробормотал я.

«Давай поборемся, – не унимался он. – Посмотрим, кто сильнее».

Но я уже успел о нем забыть, и он, наверное, обиделся.

«Залезу туда посмотреть, – говорю, мне тогда казалось, что нет ничего важнее ласточек. – А вы здесь подождите. Или нет. Лезьте наверх. Этот холм называется Палоцюс, „дворец“ то есть. Я вам потом одну такую диковинку покажу».

Опираясь на ружье как на посох, я начал карабкаться на склон. Ласточки, крича, всей стаей принялись кружить вокруг моей головы. Их была добрая сотня, отец, и они на лету задевали крыльями мой затылок и лоб. Но я, не обращая на них внимания, все равно карабкался вверх. Лез я очень проворно, хотя на спине у меня был вещмешок, а в руке я держал ружье.

Лашукас с Черным Казимиром обошли холм с другой стороны и пологим склоном быстро взобрались наверх. Я слышал, как они шептались:

«Как он тебе?» – спросил Казимир.

«Да так, ничего. Задается вот только. Подумаешь… Стану я его бояться. Но вообще ничего».

«Вы бы лучше развязали мне хоть немного руки. Совсем затекли».

«Когда будем Дубису вброд переходить, развяжу. Сейчас ничего не выйдет. Видал, как он глаз с тебя не спускает?»

Я тем временем, цепляясь за выступы склона, добрался до нижних нор и, окруженный ласточками, остановился передохнуть. Огляделся. За краем Палоцюса виднелась часть городка Серяджюс. Городок еще спал, но женщины, видно, уже вставали, чтобы присмотреть за скотом – слышалось звяканье ведер в хлевах. На мосту через Дубису, в версте-другой от моего холма, я видел одинокую человеческую фигуру: хозяин моста уже был на посту; рядом с ним стояла жестянка для сбора пошлины.

Подождав минутку, я попытался сунуть в нору руку, но она была слишком узкой. Тогда я нашел другую, пошире, но эта была куда глубже, и я не нащупал стенки. Где она кончается?

«Бог с ними», – пробормотал я, спустился с обрыва и подошел к Лашукасу с нашим пленным.

«Если мы и дальше будем так идти, то никогда не дойдем», – сказал Лашукас.

«Куда спешить? Успеется», – вымолвил Казимир.

«Тебе-то, конечно, спешить некуда, – ответил Лашукас. – По тебе виселица плачет. А зачем нам с Мейжисом тягаться-то?»

«Сейчас тронемся в путь, Лашукас, – сказал я. – Только покажу вам одну вещь».

Весь холм, прозванный Палоцюсом, порос травой. Заросла ею и когда-то оставленная здесь, а после, видать, забытая судоходная утварь, красные и белые речные бакены, о цвете которых можно было лишь догадываться по оставшимся в нескольких местах заплаткам краски (дождь с ветром постарались, чтобы краска потрескалась и отлупилась, осталась одна серая щербатая древесина), два ржавых якоря, один поменьше, другой побольше, наполовину вросшие в землю (слишком большие для лодок, иначе серяджюсцы давно бы их оприходовали), обрывки сгнивших веревок.

«Это ты и хотел нам показать?» – едко спросил Казимир.

Но я ничего им не ответил, только пошел на другой конец холма и отбросил ногой несколько камней и кирпичей, сложенных маленькой горкой. Тогда, поискав глазами, нашел палочку и воткнул ее в землю. В одном месте палочка вошла без труда.

«Гляньте», – сказал я с гордостью.

Лашукас с Казимиром наклонились и увидели зияющую в земле дырку с кулак величиной. Казимир присвистнул, Лашукас поцокал языком, как будто говорил о пиве.

– Мейжис, детонька, так ли это важно? Смотри, небо и впрямь светлеет.

Потерпи, тятенька, мне кажется, что важно все, как, к примеру, ты говорил, что у женщин все важно.

«Что это»? – спросил Лашукас.