Взгляд змия

«Дык ноги волосатые, не нравится мне».

«Чем больше волос, – объяснил Казимир, – тем женщина страстнее».

«Все равно некрасиво».

Казимир махнул рукой, проглотил кусок и уставился на меня, тятенька:

«Какие тебе, Мейжис, нравятся женщины? Жирные или тощие?»

Я покраснел и опустил глаза:

«Мне не нравятся женщины».

Казимир с Лашуком удивленно смотрели на меня. Они меня не поняли. Тогда я поправился:

«Мне не нравятся жирные женщины».

«Ох, – вздохнул Казимир, – оба вы ничего не понимаете. Одному то не по нраву, другому иное. А я вам скажу, что жирной, да еще с волосатыми ногами, женщины лучше не сыщешь».

«По мне, так может быть и пожирнее, – сказал Лашукас. – Только чтобы ни одного ненужного волоска. Лишь там, где положено».

«Хм», – сказал я, складывая оставшуюся еду в рюкзак.

Но посуди сам, папенька, разве я мог сказать что-нибудь иное, стоило ли объяснять им, что неважно, как женщина выглядит? Важно другое…

– Полно тебе, Мейжис, деточка моя. Не прикидывайся чересчур святым. У них все важно, я уже тебе говорил. Лучше рассказывай дальше, погляди, скоро на самом деле начнет светать.

«Чего это ты, Мейжис, такой неразговорчивый? – спросил тогда Казимир. – Может, у тебя кто-то есть? Суженая?»

Я смутился и отвернулся, не желая, чтобы они это видели.

«Есть», – ответил я.

«Жирная?» – гнул свое Казимир.

«Заткнись, – прикрикнул на него Лашукас. – Больно говорлив стал. У самого, видать, никогда девки не было, вот и рассуждаешь тут».

«Кабы у тебя хоть столько было», – пробормотал Казимир.

«Вы лучше скрутите, попыxтите, – предложил Лашукас, протягивая нарезанную полосками газету и табак. – А потом пойдем».

Мы с Казимиром скрутили по папироске. Минуты через три я наконец решился.

«Слышь, Лашук, – осторожно начал я (тятенька, если б ты знал, сколько сил мне стоили все эти предосторожности). – Тут, у Вилькии, родная моя деревенька. Если бы мы в нее заглянули, то почти б не свернули с дороги».

Лашукас навострил уши.

«Не знаю, Мейжис, не знаю. Не велено нам никуда заглядывать. И чего там тебе вдруг понадобилось? Суженую свою вспомнил? Навестишь ее так когда-нибудь».

Как же я приуныл, отец!.. Голову повесил, сижу сам не свой. Ты скоро увидишь почему, дедонька.

«Ну пойми ты, Мейжис. Нам ведь надобно поскорее добраться до Ковна. Не пропадет твоя невеста, не брильянтовая».

«Да не потому вовсе, – выдавил я. – Не в суженой дело. Я того… на кладбище сходить хотел».

Это была неправда, батюшка, ты потом увидишь. Хотя я на самом деле хотел заглянуть на кладбище.

«А кто там из твоих?» – спросил Лашукас.

«Все», – отвечал я.

Лашукас робел, мялся – что-то решить для него было непосильным делом. Я уже вроде говорил тебе, тятя, что большим умом он не отличался. Ведь если суженая, по его разумению, могла подождать, то кладбище тем паче.

«Ну, коли недалеко…» – начал он.

Я прям засиял весь:

«Да тут совсем близко. Не больше часа займет, ты уж мне поверь на слово».

«Тогда поспешим», – решился Лашукас, вставая.

«Пошли поречьем, – предложил Казимир. – Там пустоши, отовсюду все видать, не надо будет мне рук связывать».

«А ты как думаешь, Мейжис?» – Лашукас закинул рюкзак за спину.

Уже через час мы повстречали цыган.

Женщины в ярких пестрых одеждах, раскинувшие широкие юбки, словно тетерки. Голые пузатые дети плескались в мелкой водичке, гоняясь за мальками. Несколько мужчин погрузили в воду невод и стояли рядом, другие, крича и рубя палками воду, гнали в него рыб по течению. В траве уже глотало ртами воздух несколько лещей. Вся эта шустрая компания – дети, мужчины и женщины – поднимала несусветный тарарам, выкрикивая на своем глухом наречии непонятные слова.

Мне нравятся цыгане, отец. Кажется, что им на все наплевать. Ничто их не волнует, ни беды какие, ни заботы, ничто не мучает. Не то что нас. Даже если ты видишь на лице цыгана волнение или страх, то все равно кажется, что он лишь прикидывается.

– Неправда это, Мейжис, деточка моя. От века так о них думают, но это неверно. Хватает бед и у них. Нет на свете твари живой, которая могла бы с прямым сердцем сказать: «Здрасте, вот я, живу без забот и тревог». Так мне кажется.

Знаю, дедуся. Сам видел, как они скрежетали зубами и пот сочился из их раздувшихся вен, как бурый гной из ран. Я видел их, когда они меня не видели, а зачем им тогда притворяться. Я все понимаю. Но мне по душе их внешность. Вот ее я и имею в виду, говоря, что они всегда выглядят счастливыми.

Стою я, значит, любуюсь ими. Один из державших сеть мужчин обернулся и крикнул:

«Мейжис! Эй, поглядите, Мейжис!»

Все глянули в нашу сторону. Кто-то кричал:

«Смотрите, ой, и правда Мейжис! В солдатской одежке! Что ты тут делаешь, Мейжис? Слышали, что тебя поймали, Мейжис! А эти добрые люди ведут тебя куда-то? Побудь с нами, Мейжис. Наловим рыбы. Пожарим. Поедим вместе».