Взгляд змия

«Мейжис? – Его брови поползли вверх. – Вот оно как. А я думал… Значит, Мейжис, ты убил тех двоих».

«Я не хотел… Они сами…»

«Да, да. И чего же ты пришел? Думаешь, за это ты удостоишься нашей милости?»

Дедонька, у меня в глазах потемнело. Но я не мог упасть на глазах у губернатора.

«Да. Господин капитан обещал… Он написал письмо».

«Ты умеешь читать? – Он помахал письмом у меня перед лицом. – Знаешь, что тут написано?»

Я тряхнул головой: нет.

«Да, письмецо-то он написал. Господин капитан, – губернатор вновь рассмеялся, – господин капитан хитрый человек, хотя этого трудно ожидать от господ капитанов. Только за солдат ему придется ответить. По всей строгости».

«Хороший человек». – Я качался.

«Ты так думаешь? Что ж, твоя воля. Может, так оно и лучше. Ну, будь здоров».

Он повернулся, чтобы идти.

«А я? Могу идти с Богом?»

«Именно. Отведите его в гарнизонную тюрьму».

Тогда я закричал, дедушка:

«Я не хотел их убивать! Мне только письмо отнести надо было! Моя девочка, маленькая моя девочка. Я должен с ней обвенчаться. Она ждет».

«Свадьбу придется отложить. Боюсь, что насовсем». – Он усмехнулся, и тогда я понял, что от него мне не вырваться. «Я тебя повешу» – таково было имя его улыбки.

Ах, отец, так мы не одни?

– Да, Мейжис. За нами пришли. Уже рассвело. Ты успел мне все рассказать.

Держи меня за руку, дедонька. Не позволяй им разлучить нас. Я хочу, чтобы ты до самого конца не отпускал ее. Эй вы, дайте мне воды! Ну вот, спасибо. Не успею я, тятенька, отблагодарить тебя за заботу, за твою доброту, за то, что меня выслушал. Уже не успею. Я хотел вымыть тебе ноги, дедушка. Вымыть тебе перед смертью усталые ноги, которые болели у тебя по ночам, которые так ныли сегодняшней ночью, но ты молчал, ничего не говорил и не жаловался, чтобы я сумел закончить свой рассказ. Я ничего о тебе не знаю, тятенька, но и знаю довольно: ты добрый. Таких людей не следовало бы наказывать смертью. Я хотел своими руками, встав на колени, в благодарность за все вымыть твои жилистые ноги, голени, ступни. Не успел.

– Ничего страшного, деточка. Не за что меня благодарить. Не надо грызть себя.

Какой прозрачный воздух сегодня утром, дедонька, какой чистый, совсем как глаза моей девочки, как ее голос, как слова, вылетающие у нее изо рта. Держи меня за руку, тятенька. Никогда я больше не увижу ее, а она не увидит меня. Змий! Гляди, дедушка, змий на нас смотрит! Видишь, там, куда моя рука кажет?

– Это виселица, сынок.

Нет, не там. Дальше. Там, в небесах. Его глаз.

– Это солнце там, Мейжис, моя деточка. Взошедшее солнце.

Он искусил первого человека, отец. Ты сам говорил мне. Это он. Он нас всех соблазнил. Он правит нами как ему вздумается, а взгляд его – верная гибель.

– Не знаю, сынок. Это лишь восходящее солнце.

И я о том же, мой старенький. Ты… поцелуй меня. Только так можно не поддаться ему. Как жалко… Не отпускай моей руки, тятя.

III. Эпистолярный эпилог

Письмо Ануса Уозолса капитану Уозолсу, офицеру запаса

ноября 28-го, 1925 г.

Каунас

Любезный батюшка, надеюсь, Вы находитесь в добром здравии, равно как и наша матушка. Приветствую Вас и всех домашних с наступающей зимой. Улучив момент или, вернее, выкроив немного времени у ежедневных хлопот, я обращусь к директору банка, а ну он отпустит меня на недельку навестить Вас. Конечно, он вычтет эти дни из отпуска. Я хотел бы приехать, когда выпадет снег – тогда у нас или, скорее, у Вас случаются самые лучшие дни: снег так мягок, порист, легок, едва припахивает ванилью, у него еще нет запаха закосневшей зимы (будто остывшей золы или чего-то в этом роде) во рту и на сердце. Так-то.

Батюшка, начало зимы я хотел бы встретить у Вас, тогда мы все доскональнейше обсудим. Мое житье-бытье в Каунасе, планы на будущее, Вас, наконец, и Ваши приготовления к вояжу. Не отказались ли вы еще от этой затеи? Вы все еще хотите ехать за тысячи верст, в незнакомую и чужую для Вас, иноземца, Францию, чтобы встретить этого человека? Кажется, его фамилия Дрюон? Но это Ваши с матушкой личные дела, и мне не приличествует слишком в них соваться. Я только хотел сказать, что обо всем этом и о многом другом мы сможем посудачить, когда я приеду. Каких-нибудь особенных каунасских новостей тоже не слышно. Разве что вот, юный Беленицын – Вы его помните? отец его был капитаном гарнизона в Расяйняе – слывет нынче сплетником и бабником, ходят слухи, что он запятнал себя и лжeсвидетельством. Все его сторонятся, но не может он жить бобылем, так и льнет ко всяким там художникам, бродячим поэтам и им подобным, посещает их ресторации. Я слышал, что даже они им чураются. Что ж, этого можно было ожидать.