Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро

Рынок оказался большим — в таком и заблудиться недолго. Мои подруги купили плитку, заказали кожаные кресла, отыскали расписанные цветами миски, набрали самых разных корзин, покрывал и ацтекских ковриков с изображением полулежащего божества. Большую часть покупок должны были доставить нам домой, но кое-что миссис Мюррей и водитель отвезли на тележке в машину, пока Мэрилин в платке и солнечных очках попивала содовую из потертой бутылки. Я чувствовал себя Бергансой на шумном рынке — в самом деле, старым попрошайкой, роющимся в мусоре на помойке. Я даже стащил немного бобов и облизал ложку, измазанную подливкой. Многие вещи, купленные моими подругами, были мне не по вкусу: видели бы вы эту резную мебель! «А ну тихо!» — прикрикнула на меня миссис Мюррей, когда я накинулся на скамейку с кожаным сиденьем, пытаясь указать на ее вопиющую неэлегантность. Из-за лотка с жареной картошкой под острым томатным соусом выбрели две абсолютно имажистские кошки, точно сошедшие со страниц Уильяма Карлоса Уильямса, — уличные кошки, кишащие блохами. Они рычали и урчали. Говорили они просто и пошло, но хорошо. Сначала сказала одна:

Один лишь запах
рыбы
будит во мне
голод.
Они лежат
на лотке
и потеют солью.

Потом вступила другая:

Отец мой старый
задремал
на ящике из-под пепси
позади
старого отеля.
Проснулся он
перед рядами
фургонов из прачечной.
Поздней ночью
он рыл могилы
рваным лоскутам
своей жизни...

Друзья-коммунисты пригласили нас на обед. Мэрилин познакомилась с ними еще в Коннектикуте. Оказалось, что некоторых из них знает и мисс Мюррей. Мистер Филд был директором Института международных отношений Азиатско-Тихоокеанского региона, а его жена Ниве — красавица, без конца гладившая мою шерстку, — когда-то позировала для Риверы. Все они разговаривали о Кубе, а официанты без конца носили им закуски и шампанское. Мэрилин поставила бокал рядом со мной и разрешила попить.

— Щекотно! — сказал я. — Фидельно!

Самым интересным человеком, попавшимся мне во время нашего похода по магазинам, был некий Уильям Спрэтлинг. После визита в Таско мы очутились на его ранчо, окруженном сочными зарослями банановых деревьев. В краткой биографии своего отца Жан Ренуар рассказывает, как старик во время прогулок по полям исполнял диковинный танец, стараясь не наступать на одуванчики. Вот и Спрэтлинга, профессора архитектуры в Тулейнском университете, отличала похожая болезненная осторожность. Он знал все, что можно знать о правах человека и свойствах серебра. Лично я полюбил его за сосиски. Он понравился мне с первого взгляда, стоило ему подойти к нам с тросточкой и поцеловать Мэрилин. В его голубых глазах сверкали годы обаяния.

За завтраком он говорил о своем старом друге Уильяме Фолкнере. Мистер Фолкнер — человек с собственным видением, говорил он, человек, знающий в себе каждую веселую и унылую сторону, истинный писатель, умеющий выдумать такой мир, что после прочтения его книг никто уже не может жить прежней жизнью. Давным-давно, в молодости, мистер Спрэтлинг помог Фолкнеру написать книгу о Шервуде Андерсоне, но говорить он предпочитал о разгульных денечках в Голливуде.

— А вы знали, Мэрилин, что Луис Б. Майер взял его на работу в Метро? Но тот отказался, заявил, что согласен работать только из дома. Л.Б. пошел на это, а через несколько недель узнал, что Фолкнера и след простыл: он работал дома, в Миссисипи!

— Забавно, — сказала Мэрилин.

Когда кто-нибудь рассказывает анекдот или шутку, американцы склонны отвечать «Забавно», в то время как европейцы склонны смеяться. Мэрилин всегда придерживалась последнего варианта, однако в ту пору, перед съемками «Что-то должно случиться», она начала понемногу отказываться от старых привычек. Впервые я заметил это в Мексике: должно быть, именно с шутки про Фолкнера это и началось — она стала отчужденней и задумчивей, все голоса звучали для нее как голоса из прошлого. Ничто больше не казалось ей новым. Даже днем, в часы бодрствования, она была похожа на лунатика.