Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро

Кьюкор твердо верил, что женщина — это проект, а не животное, корзинка с жемчужинами, ждущими, когда их соберут в ожерелье. Она девочка из Богом забытой глуши, готовая в любой миг превратиться в другую, воображаемую и прекрасную себя, которая служит не только достойным украшением обстановки, но и олицетворением драмы. Фильмы он делал так же, как оформлял свой дом: самый красивый дом в Беверли-Хиллз, похожий на пахнущую лавандой виллу на Лазурном берегу. Чтобы создать такой шедевр, требовалось душевное спокойствие, дисциплина и целая бездна легкости. Джордж считал, что сочетание несочетаемого облагораживает жизнь, и, несмотря на все сомнения, великолепно справлялся со своим делом, а на Корделл-драйв слыл чуть ли не королем. Я вообще заметил, что у людей все самые большие удовольствия в жизни связаны с манией величия: им непременно нужно что-нибудь раздавить и уничтожить — например, собственное прежнее и слабое «я». Я обожал его методы и стиль работы: все, к чему он прикасался, вмиг преображалось и делалось изящным. Так он посадил Вивьен Ли в шикарное кресло эпохи регентства и начал репетировать с ней «Унесенных ветром». Так он положил Грету Гарбо на атласное покрывало под картиной Вюйара и, бережно придерживая ее руку, точно фарфоровую птичку, объяснил ей, как лучше всего сыграть глубокую скорбь в «Даме с камелиями». И именно так он пригласил Мэрилин в овальный зал позади ароматной беседки, поставил ее между двумя позолоченными венецианскими статуями арапов и тыльной стороной пальцев погладил ее лицо. Они стояли под картиной Жоржа Брака — это был натюрморт с грушами, которые только и ждали, когда их съедят. Режиссер сказал моей подруге, что она великая актриса и мир будет потрясен ее талантом, когда увидит «Что-то должно случиться». Я молча посидел на холодном паркетном полу, глядя на медный камин, а потом вышел на улицу, оставив Мэрилин изливать душу Кьюкору. Интересно, каково было бы жить в его доме? Догадываюсь, что нелегко: примерно такая нелегкая участь постигла Ласарильо с Тормеса, одного из первых плутов в истории литературы, который нашел временное пристанище в доме человека, расписывавшего тамбурины. Ласарильо изобрел искусство побега.

У бассейна стояла тишина. Две весьма бойкие кошки лежали на крыше припаркованной у ворот машины, а третья ровными метровыми прыжками продвигалась по краю бирюзового навеса в сторону двора. Она кокетливо замяукала, потерла щеку плечом и проговорила:

Все одобряем твой доблестный план,
Болеешь за народ — это видно всем нам.
Таких демократов в наши дни не сыскать —
Молодым бы только в игрушки играть.

Писатель Генри Филдинг, друг моего детства, то есть друг моих детских друзей, однажды начал книгу с меткого наблюдения: хороший человек есть урок для всех своих знакомых. То есть доброта прежде всего остального вызывает в нас желание подражать — впрочем, это скорее справедливо в отношении собак, нежели прочих животных. Сию очаровательную теорию Филдинг выдвигает в «Истории приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса». Хозяин моей матери, мой собственный заводчик Пол Дафф, нередко возвращался с полей, держа в голове целые абзацы из Филдинга. (Он был ценителем эпических комедий, искусства написания романов и ремесла лирических отступлений). Как бы то ни было, эта штука с примерами и образцами отлично действует на собак и редко — на кошек. Зато кошки очень чутки к пародии. Они воспринимают не само явление, а его образ, и в этом смысле очень современны. Пытаясь подражать собакам Кьюкора, кошки в его доме разговаривали с угрожающими интонациями, пользовались классическими оборотами и толком ничего нового в беседу собак не привносили.

— Иди к бассейну, да под ноги смотри, — сказала мне кокетка, пребывавшая в состоянии душевной неги.

Там сыр сицилийский обсуждают они,
Украденный Лабетом, — то был пес-злодей,
Вор преподлейший из аристофанских дней.